Она вновь посмотрела на Маринеску, теперь уже холодно и надменно, показывая всем видом, как ей безразличны его угрозы и он сам. Даже говорить ничего не стала. Кто не виноват — тот не оправдывается.
— Но ты, я вижу, не вникла… — продолжал он напирать. — Слов не понимаешь? Или чисто поиздеваться над девчонкой вам в кайф? Нравится быть дрянью? Или это ты так самоутверждаешься, потому что сама пустое место?
Дина вспыхнула. Ну нет, это уже никакое хладнокровие не выдержит. Сколько можно выслушивать от него оскорбления?
— Всё сказал? А теперь меня послушай, — возмутилась она. — Лично я твоей дуре Кате ничего пока не делала. И шмотьё её не трогала, ясно? Так что со своими угрозами иди в другое место.
— Ну ещё бы ты сама что-то делала, — хмыкнул Маринеску, — когда можно подослать шестёрок.
— Ты оглох? Или речь не понимаешь? — повысила голос Дина. — Ещё раз для особо одарённых: я ни-че-го ей не де-ла-ла. Так тебе ясно? Сдалась мне твоя юродивая…
— На себя взгляни…
— Дин, всё нормально? — За спиной Маринеску, шагах в трёх, маячил Никита Прочанкин. Рядом с ним крутилась Лиза.
— Дина, пошли уже на урок, — позвали они.
Дина резко встала с подоконника, оказавшись лицом к лицу с Маринеску. Толкнула его в грудь и выпалила зло:
— Убери руку. А своей юродивой передай: стучала бы она поменьше, никто бы её и не трогал.
Лиза хихикнула.
— А ты уверена, что это она? — И не думал отступать Маринеску.
— Ой, ну а кто? Она, конечно! — вмешалась Лиза. — Сначала на Дину стукнула, теперь на всех нас… А пока вы с ней к нам не попали, у нас, между прочим, никто ни на кого никогда не стучал! Ни разу! За все годы ни одной крысы…
— Так что Казанцева твоя получила по заслугам, — с вызовом бросила ему в лицо Дина, но, увидев, как полыхнула ярость в его глазах, в душе́ дрогнула.
— Ну уж, по заслугам, — фыркнула Лиза. — Подумаешь, барахло её выкинули, да, Дин? За такое её вообще бы…
Договорить она не успела, потому что Маринеску порывисто распахнул створку и, схватив сумку Дины с подоконника, вышвырнул её из окна.
Дина и Лиза хором взвизгнули. Ник застыл, опешив.
— Ты совсем больной?! — кричала Дина, колотя его кулаками в грудь.
Он поймал её запястья, развёл руки в стороны.
— Что? Не нравится? А что так? — чеканил он, прожигая её чёрным взглядом. — Подумаешь, барахло твоё выкинули.
— Отпусти её! — подал голос Ник.
— Псих бешеный! Урод! Сволочь! — ругалась Дина, тщетно пытаясь освободить руки. Но когда она в очередной раз со всех сил дёрнула их на себя, он неожиданно выпустил её запястья, и Дина, потеряв равновесие, упала назад.
Несколько человек ахнуло — оказывается, за их стычкой наблюдали девчонки и парни из девятого класса, а она и не заметила. Обида, стыд и гнев душили её. Вот же сволочь! Так её опозорил перед всеми!
К ней сразу подскочили Лиза и Никита, помогли подняться, отряхнули юбочку.
Шумно и часто дыша, она встала, смахнула ладонью предательские слёзы. Бросила на него острый взгляд. А ему хоть бы что.
— Успокоилась? — спросил он таким тоном, будто это она тут взбесилась и творила всякое непотребство. — В другой раз…
— Чума идёт! Чума! — тревожным эхом прокатилось среди девятиклассников.
Дина сжала губы, глядя исподлобья на Маринеску, затем вдруг решительно шагнула к противоположной от окон стене, вдоль которой стояли узкие стеклянные шкафы с наградами, кубками, призами, и со всей силы толкнула один.
В тот же миг раздался грохот, дребезг, звон, крики. И совсем скоро из-за угла и правда показалась Нонна Александровна. Шагала она не так вальяжно и степенно, как несколько минут назад. Видимо, даже немного пробежалась, судя по сбившемуся дыханию. Да и на бесстрастном лице её отчётливо читался страх.
— Что это? — спросила она, с ужасом глядя на груду осколков, среди которых, отливая на солнце золотыми бликами, валялись кубки.
— Это он! — не моргнув глазом, Дина уверенно указала на Эрика. — Он толкнул стойку.
— Ты что, совсем сдурела? — двинулся он к ней.
— Да, это Маринеску сделал, — не сговариваясь, сказали Лиза и Никита.
Нонна Александровна повернулась к девятиклассникам:
— Вы видели, кто разбил стойку?
Они, секунду поколебавшись, кивнули и, все как один, заявили:
— Да, это вот он.
Одна из девочек ещё и уточнила:
— Он сначала Дину толкнул, она даже упала. А потом шкаф разбил.
— Да, да, — подтвердили её слова остальные.
На него было страшно смотреть. Лицо, казалось, аж потемнело от гнева. Но больше он ничего не отрицал, ни с кем не спорил, вообще ничего не говорил. Лишь испепелял Дину горящим взглядом.
— Ясно, — процедила директриса. — Разойтись все по классам, немедленно. Ну а ты сейчас уберёшь всё это безобразие, а потом в мой кабинет.
Они поплелись на историю втроём, оставив Маринеску с грудой битого стекла.
Дина шла по коридору между Ником и Лизой и спиной чувствовала его взгляд, полный жгучей ненависти. Что странно, сама она никакой злости больше к нему не испытывала. Однако было не по себе, нехорошо как-то было.
Не пройдя и десяти метров, она остановилась.
— Вы идите, скажите Валику, что я немного задержусь, — попросила Дина Лизу и Ника. — А я за сумкой.
— Хочешь, я с тобой? — предложил Ник.
— Нет, не надо. Идите.
Затем обернулась, посмотрела на Маринеску. Тот действительно сверлил её взглядом. Поколебавшись немного, Дина сказала:
— Вот теперь ты поймёшь, каково это, когда тебя несправедливо обвиняют.
33
В первые минуты от ярости у Эрика аж в глазах темнело и стучало в висках. Хотелось последовать примеру Ковалевской и разгромить соседние стеклянные шкафы. Хотелось схватить её и вытряхнуть всю душу. А ещё обложить директрису, которая дальше своего носа ничего не видит. И пусть сама она тут всё прибирает.
Но когда и кого ярость доводила до добра? Его уж точно нет.
Пусть и с усилием, но он всё же поборол в себе порыв крушить и разрушать. Психануть и всех послать — это легче всего. Но ведь если он даст себе волю — Чума его тут же выпроводит вон. Ему-то что? Уедет домой, к матери. Но тогда Катя останется здесь совсем одна, с этим зверьём. Её и сейчас страшно травят, а без него вообще сживут.
Да и потом, не спорить же с директрисой, не доказывать ей, что это Ковалевская наворотила, если все подтвердили её слова.
Ничего, сейчас он уберёт осколки, это нетрудно, и ему не впервой, но она ещё за всё ответит. Все они ответят.
Эрик спустился в кабинет завхоза. Женщина в чёрном форменном платье с белыми манжетами и воротником — так здесь ходили все уборщицы — вручила ему ведро, совок и веник со словами: «Только верни!».
Кубки и статуэтки Эрик выставил на подоконник, стёкла покрупнее отставил к стене, а прочие осколки стал заметать веником и ссыпать в ведро.
Гнев постепенно стихал. Хотя перед глазами всё так же живо стояло лицо Ковалевской, когда она вырывалась из его рук, когда выкрикивала оскорбления. А ещё в уме раз за разом прокручивались её слова: «Вот теперь ты поймёшь, каково это, когда тебя несправедливо обвиняют».
Поймёшь! Уж ему-то это и так знакомо не понаслышке. Только странно было слышать такое от неё. Её несправедливо обвиняют? Ерунда полная. Она тут всеми верховодит, все эти сволочи пляшут под её дудку. К чему отпираться, когда и так всё ясно? Логично и ясно.
Только вот те слова она произнесла с каким-то надломом и болезненным упрёком, без капли наигранности. Да и выходка совсем не в её духе — слишком безбашенная и отчаянная.
Да и плевать, отмахнулся Эрик. Как ни крути, а она злобная высокомерная стерва.
Эрик прошёлся веником и под батареей у того окна, где сидела Ковалевская. И вместе с мелкими стёклышками оттуда выкатился бумажный комок. Обычный тетрадный листок, смятый в шарик.
Без задней мысли он поднял его и развернул. В первый момент подумал, что этот лист из его тетради. Сверху была написана дата — почти две недели назад. Но главное — почерк. Точь-в-точь как у него.
