— Что вы, Джойс так увлечена учёбой, что никого не замечает.
— И при этом забыла забрать учебник?! — скептически поднял бровь, стрельнув в меня убийственным взглядом.
— Да, я сам удивился, если честно. Но она после пар всегда убегает домой, наверное, в спешке забыла, — непринуждённо пожал плечами Трэвис.
Я не дышала, пока они вели этот непонятный разговор-допрос, что мои лёгкие нещадно начали гореть, а кровь буквально застыла в жилах.
— Ясно. Тебе пора, — бросил отец Трэвису, поднимаясь по ступенькам ко мне. Я кожей ощущала его напряжение и негодование. Отшатнувшись, прижалась к двери.
Наш разговор ещё впереди. Тот разговор, который всегда заканчивался одинаково вне зависимости от причины его возникновения.
Я шла на эшафот.
Немного подвинулась в сторону, сильнее обхватив себя руками, когда отец открыл дверь и мельком глянула на Трэвиса.
В его глазах застыло беспокойство. Нахмурившись, он внимательно смотрел на меня. Почему-то мне снова захотелось спрятаться головой под его толстовкой. Правда сейчас он был в футболке. Но суть не в этом. А в убежище. Только вот как я могла думать об опасном парне в контексте безопасного?! Непонятно.
Зашла в дом на ватных ногах. В голове была пустота, словно я вновь оказалась под водой.
Отец прошёл в кухню что-то бормоча себе под нос. Мама посмотрела на меня с сочувствием и скрылась за дверью родительской спальни. Картера, слава богу, ещё не было дома.
— Ты думаешь я поверю в его байки по поводу забытого учебника?! — грозно начал отец.
Я понимала, что говорить что-либо было бесполезно. Смирение и подчинение. Что бы я сейчас не сказала, не долетело бы до его разума. Любое слово только сильнее распалило бы и без того его разбушевавшуюся фантазию. Любое движение рассматривалось, как сопротивление.
Я в клетке. Я в своём аду. Я в своей ужасающей и удручающей реальности.
— Что, сказать нечего?! — ухмыльнулся отец, встав напротив меня.
Опустив взгляд, увидела то, что мечтала никогда не видеть. Дубинку. Небольшую, сделанную из дерева и похожую на бейсбольную биту. Разве что, она была чуть меньше в диаметре и короче. Со специальной ручкой, обтянутой кожей. Не знаю, откуда он её взял, но она была его орудием пыток уже несколько лет.
Мне было что сказать. Но смысла в этом не было. На следующий день после того, как Трэвис вломился в мой шкаф, моё убежище, отец в очередной раз «проучил меня и научил уму-разуму». Меня тогда его знакомый заметил на набережной и поведал об этом отцу. Я, разумеется, всё отрицала. Когда отец вернулся с ночной смены, я получила свою порцию унижений. Но не очень сильных, если можно было так выразиться. Пару ударов по спине и плечам.
Да, отец меня бил. Часто. Иногда я могла отделаться, как в прошлый раз парой ударов. Иногда далеко не парой. Он мог войти в раж и бить до тех пор, пока сам не посчитает нужным остановиться. По лицу никогда не бил. Но всё моё тело было одним сплошным куском боли.
— Я ни в чём не виновата, — промямлила я свои обычные слова.
— Да что ты?! — оскалился он, наступая на меня. — Правда? — занёс дубинку и ударил по предплечью. Острая боль пронзила руку, эхом раскатившись по всему телу. — Что-то не верится мне, — второй удар пришёлся на бедро. Искры посыпались из глаз. — То тебя видели на набережной, то парень приехал к нам домой якобы с учебником, — удар по второй руке. Мне стало нечем дышать, всё тело было в огне. Слёзы мгновенно подступили к глазам. — Я тебе говорил. Я тебя предупреждал, — рычал он, занося дубинку для нового удара, который пришёлся по груди.
Мощная вспышка буквально оглушила меня. Я начала задыхаться.
Боже, как же больно…
Зажмурившись, сжала кулаки.
— В глаза смотри, когда с тобой разговаривают, — процедил он, схватив меня за шею и сжав её до хруста.
— Папа, я не виновата, — прошептала я, открыв глаза.
Только я почти ничего не видела, слёзы застилали всё.
— Не верю, — немного отошёл и нанёс ещё один удар по груди.
Скрючилась от боли, прикрывая ладонями свою небольшую грудь. В животе всё скрутило от ужаса. В голове стучала кровь. В ушах стоял гул.
— Папа, хватит, — взмолилась я.
Понимала, что не поможет. Знала, что лучше молчать. Но мне было нестерпимо больно. Он периодически бил по груди или животу. Но чаще доставалась рукам, спине, ногам. Поэтому я всегда носила длинную одежду в несколько слоёв. Чтобы точно никто не увидел синяки на моём теле. Я даже спала в штанах и топе под горло с длинными рукавами. Хотя мама и Картер прекрасно знали, что с моим телом. Они всё знали, но ничего не могли сделать. Никто не мог.
Никто.
— Заткнись, шлюха! — ударил по ягодицам, и я упала, не сумев устоять от его силы.
Стоя на коленях перед ним, подняла голову. Отец почему-то всегда хотел, чтобы я смотрела ему в глаза в этот момент. Видимо таким образом смирение и подчинение лучше ощущались для него, что совершенно не логично. Но где можно искать логику в избиениях?! Поэтому я всегда смотрела и Трэвису в глаза, когда он угрожал, оскорблял или просто рычал на меня. Привычка. Но он, наверное, думал, что я таким образом показывала своё сопротивление. Он ошибался. Он во всём ошибался.
Почему-то вспомнились его слова, что меня мало пороли родители, раз я такая испорченная. Тогда мне стало нестерпимо больно, что хотелось завыть от отчаяния. А ещё, он хватал меня за локоть, который постоянно был синим от отцовских ударов. А ещё, Трэвис тоже говорил, чтобы я смотрела в глаза, когда говорю с ним. А ещё, он тоже говорил, что остановится только когда сам решит это сделать. Отчасти поэтому Трэвис был опасным. Но не только…
— Папа… — всхлипнула я.
— Что я тебе говорил?! Ты хочешь, чтобы тебя тоже изнасиловали и убили?! Ты этого добиваешься, да?! Ты видела какой он парень?! Он опасный! — заорал отец, ударяя меня по рёбрам.
Согнулась пуще прежнего, глотая слёзы. Сердце бултыхалось в горле. Тело пылало и ныло от боли. Старые синяки не успевали заживать, как появлялись новые.
— От него буквально исходит энергия опасности! Он тебя изнасилует и убьёт! А ты сама провоцируешь его, выходя из дома и разговаривая, словно так и должно быть! Шлюха! Я четвёртый год пытаюсь уберечь тебя, а ты сама идёшь в лапы к опасным парням! — ещё один болезненный удар по груди.
Упала навзничь и съёжилась в позе эмбриона. За потоком слёз уже ничего не видела. Да и не хотелось, если честно. Мне становилось уже всё равно. Я уже хотела, чтобы меня изнасиловали и наконец убили. Правда. Это ужасно звучит, знаю. Но почти четыре года жить в этом ужасе уже невозможно.
Я была девственницей. Я ни с кем не встречалась. Я даже не общалась с парнями. Но меня били стабильно раз в неделю по любому подозрению или же в качестве профилактики. Я получала за то, чего не делала. И от этого становилось вдвойне больнее. Это же несправедливо. Поэтому в последнее время закрадывались мысли, что лучше бы я уже что-то сделала, чтобы не просто так терпеть эти жуткие удары. Чтобы хотя бы за дело получить. Ужасно? Знаю. А что мне делать?! Кто-нибудь может мне сказать, что делать?! Я в полной власти своего отца. Вся наша семья в его твёрдом кулаке. Ни свободно вздохнуть, ни расправить плечи, ничего.
— Он опасный! Он тебя изнасилует! Но в этом случае виновата будешь ты! Если Джуди была жертвой, то ты сама виновата! — буквально выплюнул отец эти гадкие слова, пока дубинка обжигающе касалась моих ягодиц. — Я всё сделал, чтобы оградить тебя, но ты яростно сопротивляешься! Никакого университета ты не получишь! Доучишься этот год и будешь сидеть дома! — вопил он на весь дом.
Но удары прекратились. Облизывая солёные от слёз губы, пыталась выровнять дыхание. Но не получалось. Всхлипывая, ощущала каждую клетку своего тела. Оно пульсировало от боли. Вот так я привыкла чувствовать своё тело, а не то, что Трэвис с ним сделал в гараже.
Отец всегда бил так, чтобы оставались синяки, в отличие от многих тиранов, кто, наоборот, старался не оставлять их. Почему? Потому что он считал, что, смотря на них я точно буду помнить, что мне нельзя ни с кем общаться, что все мужчины опасны, что меня могут изнасиловать, если я даже посмотрю на кого-нибудь. И я шарахалась ото всех.
