— Ты во всём виновата! — не унимался парень, и вот-вот мог кинуться на неё.
— Я, пожалуй, пойду, — сказала Анна, и направилась к выходу, но твёрдый голос Элизабет остановил её:
— Никто не покинет эту комнату, пока мы не решим ситуацию.
— Я говорила, что приведу вас к нему, что и сделала. Мне больше нечего вам сказать.
— Кажется, я ясно выразилась. Никто не уйдёт отсюда, — практически по слогам произнесла Элизабет последнюю фразу, и убедившись, что девушка вернулась обратно, снова обратилась к художнику:
— Кто такая Хелен? Почему ты рисуешь её уже несколько месяцев?
Было в Элизабет что-то такое, что могло убедить любого довериться ей. Сначала я думал, что это очень глупо и пустая трата времени, когда она начинала фразами, подходящими именно под эту ситуацию, уговаривать человека, и каждый раз не мог поверить, что это действительно эффективное средство. Вот и сейчас, задав нужный вопрос напрямую, она добавила:
— Я видела ваши картины, и они прекрасны. Мой отец ваш большой поклонник, и ему очень не хватает ваших новых работ. Пожалуйста, позвольте помочь вам.
— У вас… У вас очень добрые глаза, — мягко произнёс художник. — Вы правда здесь за тем, чтобы помочь мне?
— Поверь, для меня сейчас нет ничего важнее этого.
— Тогда можем мы поговорить один на один?
— Нет, — сразу же оборвал его я.
— Детектив Остин, можно тебя на минутку? — спросила Элизабет, и, не дождавшись ответа, взяла меня за рукав курки, уводя за собой.
— Даже не думай, что я оставлю тебя наедине с ним! — тихо, но уверенно сказал я.
— Я не думаю, что он опасен, — возразила девушка.
— Ты разве не видишь, что он психически неуравновешен?
— И что ты предлагаешь?
— Я останусь с тобой.
— Он хочет поговорить только со мной. И пока мы здесь выясняем, кто прав, он может передумать и вообще ничего не рассказать. Даниэль, можешь довериться мне? — поинтересовалась она.
Если бы она знала, что только ей я всегда и доверял, как самому себе. Я никогда не отличался многословностью и не привык с кем-то соглашаться, хвалить, быть благосклонным, и уж тем более принимать во внимание какие-то замечания, либо советы от другого человека. Элизабет же сумела перевернуть с ног на голову все мои установки и представления о жизни. Мне хотелось защищать её от малейшей опасности, однако, я и сам был для неё опасен. Несмотря на то, что она была хорошим полицейским и как никто другой справлялась со своей работой, в моих глазах, в первую очередь, она была хрупкой девушкой. Но на свой страх и риск я должен был ей позволить сделать то, что она задумала.
— Пообещай, что ты сразу же позовёшь меня, если поймёшь, что что-то идёт не так, — попросил я, слегка обняв за плечи, что было для меня также первым подобным проявлением чувств.
— Обещаю, — сказала она, и только тогда я её отпустил, хотя, как только остальные вышли, а за ней закрылась дверь, мне хотелось взять свои слова обратно. Оставалось только ждать, а, как известно, в такие моменты время всегда неумолимо долго длится. Я опёрся спиной о стену и ловил каждый малейший шум, чтобы в любой момент быть готовым спасти её.
Девушка подвинула стул и села напротив художника, чтобы создавалось ощущение обычной беседы. У неё не было заготовленного текста или дальнейшего плана действий, и хотелось верить, что у неё получится найти ту самую зацепку, которая поможет решить эту запутанную историю.
Глава 19
Плечи художника расслабленно опустились, когда он увидел, что кроме меня в комнате больше никого нет. Его взгляд, наконец, просветлел и уже не казался таким потерянным. Оставалось только ждать, когда он решится заговорить первым. Какое-то время парень вглядывался в моё лицо, а затем легким касанием пальцев дотронулся до щеки. Я не отодвинулась, боясь спугнуть его своей резкостью, и тогда он произнёс:
— Лучше бы я писал вас.
— Кто она, та кого ты постоянно изображаешь на своих картинах?
— Хелен.
— Она много значит для тебя?
— Я ненавижу её, — обречённо проговорил парень.
— Тогда почему рисуешь её?
— Чтобы раскрыть правду.
— Правду о ней? — уточнила я.
— И нет, и да. Анна же пришла с вами, разве вы не узнали её?
— Твоя бывшая девушка? Почему я должна была её узнать?
— Ах, да, на картине в музее же нет глаз, поэтому вы не поняли сразу. Но вы назвали её моей девушкой? Это она так сказала? — возмутился он.
— Значит мои предположения были верны. Когда мы ехали сюда, мне всё в ней казалось странным. Брайн, можешь рассказать мне всё, обещаю, что сделаю всё, что в моих силах, чтобы защитить тебя. Но позволь мне включить диктофон и записать твои показания. Он кивнул головой в знак согласия, а затем, когда кнопка записи была нажата, начал:
— Она моя сестра, но не родная. Меня усыновили в одиннадцать лет.
Я сидела, боясь даже дышать, ловя каждое слово, сказанное художником. И чем больше подробностей он предоставлял, тем сильнее билось моё сердце. В душе я искренне не понимала, как такое вообще могло произойти с ним, насколько нужно желать человеку зла, чтобы он не нашёл внутри себя ни частицы света, который смог бы его вытащить на поверхность. Закупоренный в своей собственный оболочки из боли, но всё ещё пытающийся найти в других хоть что-то похожее на сочувствие, он растратил себя. Сила человека кроется в его доброте, но, в противовес всему, в этом заключается и его слабость. В моём подсознание всегда была отложена хорошая мысль: «Не разменивай себя на тех, кто этого не стоит». Хотелось бы мне сказать об этом Брайну до того, как он начал терять своё собственное Я. Его история была совершенным откровением, скрытым от всех, и сейчас я была единственным человеком, которому она станет доступна.
Даниэль, чтобы занять себя чем-то, вспоминал детали картин, проходясь мысленно по ним вверх и вниз.
— Я понял, — вдруг произнёс он вслух, заставив всех вздрогнуть. — Лео, пожалуйста, присмотри за Элизабет, — попросил он, зная, что друг сделает всё и не спросит лишнего.
Сорвавшись с места, детектив направился в галерею, место, откуда всё началось ещё задолго до картины. Несмотря на то, что следствие всё ещё продолжалось, перед дверью стояла толпа посетителей, что в очередной раз доказывало мою теорию. Пробравшись через всех, и выслушав вслед о своей невоспитанности, что, впрочем, меня абсолютно никак не задело, я поднялся в кабинет директора и постучал в дверь. Он ответил не сразу, но точно знал, кто стоит за стеной. После приглашения войти, что означало его полное поражение, хотя для себя мужчина разложил ситуацию иначе, и пока он рисовал на своём лице что-то наподобие удивления, я улыбнулся одной из своих самых любимых улыбок. Той, которую я выучил первой. Кристиан рассказывал мне, что в искренней улыбке всегда действуют четыре параметра: глаза щурятся, верхняя часть щёк приподнята, зубы оголены, губы расходятся и растягиваются вверх. Если хотя бы один из этих признаков отсутствует, значит, человек хочет скрыть свои истинные чувства. Но нужно не забывать про глаза, ведь они тоже прекрасно выдают тебя, даже если все четыре пункта улыбки соблюдены. Мужчина за своим страхом быть раскрытым, не улавливал во мне ни малейшего намёка на то, что я что-то знаю. Всё, что он видел, это моё доброжелательное отношение к нему, и этого было достаточно, чтобы уличить его во лжи.
— Детектив Остин, что привело вас сюда? — спросил директор, пытаясь совладать с собственным голосом, и тут же сделал глоток воды. — Извините, здоровье, в последнее время, подводит меня, а ещё эта история с картиной. Как ваши успехи?
— Я ведь говорил, что мне нужно всего три дня, но думаю, мне хватит и двух.
— Вот как. Это очень даже хорошо, — сказал он с энтузиазмом, но жилка на его шее предательски запульсировала. — Не возражаете, если я закурю? — Я кивнул в знак согласия, и продолжил играть свой запланированный по дороге сюда спектакль.
— Мистер Уайльд, галерея всё равно собирает зрителей. Я думал, что вам запретили проводить выставки до того, как виновник не будет пойман.
