– Ты не очень-то похожа на детдомовского подростка, – сказал Максим Леонидович.
– Я не обманываю, – заверила Вика.
Он улыбнулся.
– Я знаю. Документы у тебя в порядке. Я имею в виду, что ты даже чисто внешне производишь впечатление более… развитого человека, чем обычные детдомовские выпускники. А почему тебя не удочерили? – спросил он. – Мне казалось, на здоровых детей вообще очередь, а тем более на… На ментально здоровых.
– Меня удочеряли, – ответила Вика. – Но вернули.
– Почему?
Он удивился очень искренне. Во всяком случае, ей так показалось. Хотя, может, он просто умеет показывать свои чувства такими, какими хочет их показать, ведь он начальник.
– Они сказали, что хотели совсем другого, – сказала Вика.
– Другого ребенка?
– Нет, от меня хотели совсем другого. Или от другого ребенка, это все равно. Они думали, я буду как они.
– Это очень странно. – Максим Леонидович покачал головой. – Усыновителей ведь как-то готовят. Курсы есть, по-моему, психологи с ними работают. И такое вот…
– Часто возвращают, – пожала плечами Вика. – Я услышала, как она ему сказала: мне кажется, что у меня дома постоянно живет посторонний человек, я утром просыпаюсь и сразу об этом думаю, это никак не проходит и это невыносимо. Назавтра он меня отвез на детскую площадку, а забрала оттуда Ольга Васильевна уже.
Вика отлично помнила, как это было. Как Ольга Васильевна привела ее в тот день обратно в детдом и сказала:
– Одежду твою, игрушки и прочие личные вещи я сюда везти запретила. Ни к чему. Забудь.
Она сказала это резким, жестким тоном – может быть, думала, что Вика станет просить, чтобы ей отдали какую-нибудь любимую куклу, и хотела сразу это пресечь. Но Вика ничего не собиралась просить. Когда она жила в семье, у нее этих игрушек были горы. И была мама, водившая на занятия в художественную студию, и папа, катавшийся с ней на лыжах. А потом – «невыносимо», и детская площадка с яркими красно-синими качелями, на которой Вика ожидала Ольгу Васильевну. И что по сравнению с этим значит потеря игрушек?..
– Сколько тебе было лет? – помолчав, спросил Максим Леонидович.
– Восемь.
– Черт знает что! – Он стукнул себя кулаком по колену. – Это – люди?
– Люди сами себя не знают. Как заранее угадать?
Она пришла к этой мысли тогда же, в восемь лет, и решила, что больше в семью не пойдет. Этого никто не понимал – в детдоме все мечтали, чтобы их взяли, а Вика действительно была нарасхват, ее многие хотели удочерить. Тем более что родственников не имеется, и известно, что мать была не алкоголичка, и нет ее в живых, этой матери, не явится в самый неподходящий момент, тоже немаловажный фактор. Если бы сразу после рождения Вика не заболела туберкулезом и не провела первые три года своей жизни в больницах и санаториях, ее, наверное, забрали бы в семью прямо из роддома.
– А долго ты у тех людей жила? – спросил Максим Леонидович.
– Два года.
– Таких сажать надо! И биологических родителей, которые детей бросают, тоже.
– Биологических сажать – не поможет, – заметила Вика. – Они тогда своих детей просто топить будут сразу как родят, вот и все.
Максим Леонидович посмотрел на нее удивленно и почти с опаской.
– Ты рассудительна, – сказал он.
И вдруг притянул к себе и поцеловал. Это никак не следовало из его слов, это вообще ни из чего не следовало, но поцелуй был таким, что Вика мгновенно почувствовала: иначе и быть не могло.
Хотя его чувства, наверное, были противоположны уверенности. Отпустив ее, он побледнел так, как будто совершил какой-то опасный поступок.
– Я не хотел… – пробормотал он. – Как-то само вышло… Извини!
– Вы необыкновенный, – сказала Вика. – Не извиняйтесь, пожалуйста!
Голова у нее кружилась от его поцелуя сильнее, чем от запаха цветущей жимолости.
За кустами послышался детский визг и женский голос:
– Куда мяч кидаешь?! Я сейчас кому-то кину! Кто из колючек будет доставать, мама, да?
– Пойдем отсюда. – Максим Леонидович быстро поднялся с лавочки. – Люди кругом…
Куда он намерен пойти, Вика не спросила. Если бы оказалось, что он предлагает ей броситься в Каму, она сделала бы это не задумываясь.
Но никуда он бросаться не стал, а пошел по аллее, все ускоряя шаг, и Вика поспешила за ним.
Они шли молча, не глядя друг на друга. Мысли метались у Вики в голове.
«Почему он на меня не смотрит даже? Может, не хочет, чтобы я за ним шла? – растерянно думала она. – Но тогда почему не скажет? Или ждет, что я сама отстану?»
Она не могла этого понять, но и остановиться, остаться без него не могла тоже.
Они прошли дальше того места, где заканчивалась вымощенная плиткой часть набережной. Максим Леонидович стал подниматься вверх по склону, и Вика за ним. Каблук ее босоножки хрустнул, но она не решилась остановиться, а когда выбрались на ровное, заасфальтированное место, то постаралась идти так, чтобы каблук не отвалился совсем.
Идти далеко не пришлось – прямо над склоном стояли дома, которые в Крамском называли Царским Селом. Построили их совсем недавно, они были очень красивые, особенно из-за разноцветной плитки, которой их облицевали, и из-за длинных застекленных балконов. Вике именно балконы больше всего нравились, она даже мечтала, как хорошо было бы жить в доме с таким красивым балконом, но сейчас ей было не до красоты.
Максим Леонидович прошел к дому, который стоял ближе всех к берегу. Теперь Вика идти за ним не решалась. Она остановилась у газона. Уйти? Он обернулся и повторил:
– Пойдем, пойдем.
И она вошла вслед за ним в подъезд.
Вика была взволнована тем, что с ней уже произошло и продолжало происходить, но все-таки заметила, какой этот подъезд просторный и светлый, и лестница широкая, будто во дворце, и в углу, где почтовые ящики, растет в кадке огромный зеленый куст, а на стенах висят эстампы.
Максим Леонидович был, кажется, взволнован еще больше, чем она. Все время, пока ехали в лифте, он не смотрел на Вику. Глаза у него не бегали, просто он смотрел мимо ее взгляда, и в его взгляде было смятение.
Они приехали на последний этаж, прошли в конец небольшого общего холла. Он вставил ключ в замок последней из трех дверей и сказал:
– Что ж я делаю, а?
Вика молчала. Что она могла ответить? Он открыл дверь, и она вошла вслед за ним в квартиру.
Вика была не то чтобы любопытна, но приметлива. Так руководительница художественной студии о ней говорила и добавляла еще, что это такое же хорошее качество для художника, как мелкая моторика, которая у Вики тоже замечательно развита. Наверное, так оно и было.
Но сейчас вся ее приметливость исчезла напрочь. Она ничего не видела вокруг, ничто не было ей интересно.
