Куда-то затерялась соль.
Павел добросовестно искал ее везде. Открыл одну, скользнул взглядом по тарелкам, ни одну не пропустил. Потом наткнулся на высокие стеклянные колбы с голубыми пластмассовыми крышками. Оглядел одну — гречка, в следующей был рис, потом еще рис, только другой формы. Сахар, макароны, манка. Ложки, вилки. Кастрюли. Перец красный и черный, горький и сладкий. Соли нигде не было.
Только в солонке, одиноко стоящей на столе, оставалась крупица. Но этой крупицы будет недостаточно для того, чтобы приготовить…
Он еще не знал, что именно собирается готовить. С тех пор, как начал искать соль, мысли его почему-то были заняты совсем другим… Впрочем, откуда это «почему-то»? И разве были его мысли в последнее время хоть чем-то заняты, кроме одного?
Остановившись возле окна, он поискал глазами соль на подоконнике. Маловероятно, чтобы здесь она оказалась. И все же… За окном свистел ветер. Сгибал к земле, не давая возможности распрямиться хоть на секунду, ветки деревьев. Почти голые, по-зимнему сонные ветки. На бельевой веревке висел и трепыхался, как знамя на флагштоке, Ритин халат. Желтое знамя в розовый горошек. Павел усмехнулся криво. Усмешка застыла у него на губах, превращая лицо в гримасу скорби.
Невыносимо. Невыносимо уже жить вот так, мучаясь. Мучая себя, мучая окружающих. Ее, Риту, прежде всего. Чем она заслужила?
Недавнее, свежее еще и оттого до боли отчетливое воспоминание снова заставило его застонать. Он никак не ожидал, что Рита в тот момент обернется. В последнее время он все реже смотрел ей в глаза и все чаще и пристальнее вглядывался в Риту в те моменты, когда она этого не замечала. Сам себе удивлялся как будто и вправду существует она, эта среднестатистическая норма количества взглядов, которые в течение определенного времени непременно должны коснуться жены. А поскольку встречаться с глазами Риты с каждым днем становилось все тяжелее и опаснее, Павла непреодолимо тянуло смотреть на жену в те моменты, когда опасности не существовало. Он как завороженный стоял возле окна и смотрел на Риту, которая торопливо выходила из подъезда и, постукивая тонкими каблуками, исчезала в направлении троллейбусной остановки. Смотрел на нее за вязанием, пока Рита думала, что он смотрит телевизор. И каждую возможность ловил для того, чтобы задержать свой взгляд на Рите. Как будто эти взгляды могли хоть что-нибудь изменить…
А может быть, это просто магическое притяжение взгляда палача к своей жертве? Даже такие мысли порой возникали у Павла, и себя он за них ругал, потому что в такие моменты слишком неотвратимым казалось приближение к той черте, которая отделяет разум от безумия. Но именно в этот день почему-то все самые грустные, самые беспросветные мысли так и теснились у него в голове, нестройным роем жужжали без остановки, как разбуженные злые пчелы. Будто именно в этот день он и вправду подошел к той черте, которая отделяет разум от безумия, твердь земную — от бездны…
«Критические дни, — подшучивал он над собой. — Зря говорят, что только у женщин бывают…»
Но ирония не спасала. В этот день не спасало уже ничто. С утра он с тупым остервенением пахотного быка копал землю на огороде. Врезался в нее лопатой, отшвыривал комья по сторонам, потом разбивал, дробил на куски. Земля рассыпалась, он шел дальше, пот стекал со лба. Уже не ручьями, а каким-то горным водопадом. Три с лишним часа ушло на это. Но физическая усталость не помогла. Все тот же тугой ком внутри — как огромная мятная таблетка, застрявшая в горле. Душа неотступно, день за днем, минута за минутой, доказывала — она существует. Она существует, черт побери, и ей больно, ужасно больно, и разве можно сравнить с этой болью тупую боль в мышцах, которая разлилась теперь по всему телу почти сладким оцепенением? Можно было пойти и перекопать еще три соседских огорода. Если бы от этого хоть что-нибудь изменилось!
Он обещал Валерии, что поговорит с Ритой на днях. «На днях» — понятие весьма растяжимое, дни идут один за другим, попробуй докажи, что имел в виду Павел. Но Валерия не настаивала.
Она вообще никогда ни на чем не настаивала. Разговор в лесной чаще уже в тот же вечер стал казаться ему каким-то далеким, нереальным. В самом деле, разве могло все это случиться с ним? Страшный и в то же время удивительно приятный, восхитительно волнующий сон… Но с тех пор прошло уже много дней, и за эти дни Павел успел убедиться: Валерия не шутила. В принципе он понял это сразу и все же, проснувшись на следующий день утром в одной постели с Ритой, сумел-таки уговорить себя, что с этой блажью ему удастся справиться. Он сможет, непременно сможет убедить Валерию в том, что из ситуации можно найти выход. Другой выход, совсем не тот, что предложила она. Сонные глаза Риты, ее мягкий профиль, свежая кожа — в то утро он смотрел на жену как на собственного ребенка и чувствовал, что никогда в жизни не сможет допустить подобную жестокость в отношении Риты.
Пока Рита спала, он в деталях продумал предстоящий разговор с Валерией. Представлял себе, как они встретятся вечером в той же аллее, как он возьмет ее за руку и скажет: «Лера, если бы ты знала, как я мучился эти два дня. Я буквально с ума сходил. То? что произошло между нами, непременно надо обсудить. Согласись, разговор у нас получился скомканный… В общем-то и разговора никакого не получилось. Так, одни эмоции…».
Он даже представлял себе свое лицо, слышал свой голос. Только почему-то никак не получалось увидеть ее, Валерию. Увидеть ее глаза и понять, что она с ним согласна…
— Черт, — выругался Павел и поднялся с постели. — Чушь все эти репетиции. И без них обойтись можно.
Неслышно, чтобы не разбудить Риту, он вышел из спальни. Тщательно побрился, отгоняя мысль о том, что Рита, наверное, могла бы заметить, что теперь он стал бриться каждый день, а не через день, как раньше. Приготовил на кухне завтрак на всю семью, разбудил жену и сына.
Весь день на работе мысли неотступно возвращались к предстоящему разговору с Валерией. Он поглядывал на часы. Время шло странными скачками: то тянулось, как липкое варенье, то вдруг начинало лететь слишком стремительно, слишком быстро в те моменты, когда Павел с внезапной отчетливостью осознавал, что не готов к предстоящему разговору.
Подошла к концу последняя в его расписании пара, условились встретиться в пятнадцать минут восьмого в дальнем конце аллеи. Павел шел медленно, все оттягивал время, и уже почти панический страх овладел им, потому что он понял, что не знает, понятия не имеет о том, как же начать этот разговор. Но Валерии на месте не оказалось, она, видимо, опаздывала, и он с утроенной силой принялся прокручивать в голове различные варианты предстоящей сцены… Все возможные — кроме одного. Этот вариант он снова, несмотря на имеющийся уже печальный опыт, забыл учесть. В тот день Валерия не пришла.
