— На работе полный порядок, — ответил он, покрутил сигаретную пачку в руках и снова положил на стол. — Но только на работе и порядок.
— Ты что-то хочешь сказать? — Юлия Сергеевна насторожилась, сервируя стол.
— Хочу, но никак не решусь.
— Настолько трудно?
— Да, не знаю, с чего начать.
— С главного. Ты ведь знаешь — так проще, — она перемешивала салат из помидоров, пробуя его на соль.
— Хорошо, — муж поднялся, стал в дверном проеме. Напрягся каждый мускул его тела. — Послушай, это очень важно. Я говорю много раз обдуманное. Юля, я ухожу. Я больше не люблю тебя.
В первый момент она подумала, что он ее разыгрывает. Это была не самая удачная шутка и, сдвинув брови, Юлия Сергеевна недоверчиво посмотрела на мужа. Она автоматически развязала узел на фартуке и повесила его на ручке двери. Поправила полы шелкового халата, удивленно подняла брови. Лев не стал продолжать, а просто вышел из кухни. Пройдя за ним в их спальню, Юля увидела, что на ковре стоит большая черная сумка. Она была очень вместительной — на море, в отпуск они брали с собой именно ее. Юлия Сергеевна снова поймала бесстрастный взгляд мужа. В его глазах не было ничего похожего на потаенную усмешку — он смотрел серьезно, жестко, не отводя взгляд. Он ждал пока до нее дойдет смысл сказанного.
— Я ухожу, Юля, — повторил он, поднимая сумку.
— Когда тебя ждать? — она задала довольно глупый вопрос, учитывая то, что Лев держал в руках не дипломат, с которым обычно отправлялся на работу. Увесистая сумка была явно тяжелой даже для него.
— Прости, но ты говоришь ерунду.
— Я?!
— Да. Не делай вид, что ты ничего не понимаешь. Я слишком уважаю тебя, чтобы продолжать жить в обмане. Это не для нас, согласись.
— Сейчас ты постараешься повернуть все так, будто я должна радоваться твоему уходу, — Юлия Сергеевна нервно повела плечами, удивляясь, что еще способна на членораздельную речь, не лишенную смысла.
— Так и будет, только позднее, — Лев стоял, с силой сжимая кожаную ручку сумки. Юлия загораживала дверной проем. Не отталкивать же ее, а выносить ее взгляд становилось все труднее. — Я сам подам на развод. Так будет лучше.
— Кому?
— Всем нам.
— Ты хочешь сказать, что двадцать лет жизни перечеркнуто? Ты вот так просто выйдешь и закроешь за собой дверь? — Юлия Сергеевна стояла с широко раскрытыми глазами, чувствуя, как горячая волна ужаса с невиданной энергией разрушает ее изнутри. — Я не могу в это поверить!
— Я не могу иначе.
— А что прикажешь сказать Наташе?
— Наша дочь уже взрослая. Я сам поговорю с ней. Это не твоя забота.
— У меня вообще больше нет забот. У дочери своя семья, у тебя скоро будет другая…
— Юля, я еще ничего не решил в этом плане, — Лев шумно выдохнул.
— Значит, ты не уходишь в никуда. Ты уходишь к другой — это разные вещи. Значит, ты не просто разлюбил меня, ты полюбил другую. Она согласна просто быть рядом, рядом с такой блистательной личностью, как Лев Николаевич Щеголев? Она тоже хочет стать его молчаливой тенью?
— Юля, не утрируй. Ты не менее блистательная личность, не нужно так. Прости, этот разговор не имеет смысла. Ты бы презирала меня еще больше, если бы все ушло в несуществующие задержки на работе, командировки… — Щеголев сделал несколько решительных шагов к выходу.
— Она есть или ее нет?
— Это для тебя важно?
— Да.
— Есть. Она напоминает мне тебя. Ту, которую я встретил много лет назад.
— Такая, как сейчас, я тебя уже не устраиваю, — Юлия чувствовала, что еще немного, и она заплачет. Она нашла в себе силы подавить эмоции, отключить их.
— Лева?
— Что? — он остановился рядом, глядя поверх ее головы.
— Это не может быть правдой! Значит, теперь ты сможешь жить без меня? Я больше не твой свет? Куда же все ушло?
— Не знаю. Ты всегда ставила меня в тупик своими вопросами. Юлька, Юлька… Не осуждай меня, пожалуйста. Сейчас тебе очень больно, но со временем боль уйдет. Ты поймешь и простишь. Все изменилось помимо моей воли. Это не означает, что я не протяну тебе, Наташе руку помощи в трудную минуту.
— Мы не нуждаемся в помощи, — в голосе Юли звучала явная обида.
— Прости. Я должен идти.
— Ты пожалеешь! — обида сменилась угрозой.
— Не думаю.
— Ты захочешь вернуться, но это будет уже невозможно, — она медленно шла за ним, машинально всматриваясь в узор ковровых дорожек. Больше всего на свете ей хотелось повиснуть у него на шее, поцеловать и увидеть, как озорно вспыхнут его глаза. Она до последнего не могла поверить в то, что происходит. — Я не прощу тебя!
— Я не вернусь, — тихо сказал Щеголев и осторожно закрыл за собой дверь.
— А я не пущу тебя больше в свою жизнь, — глотая слезы, сказала она.
Сколько времени Юлия Сергеевна стояла в коридоре, не в силах пошевелиться, она сказать не могла. Очнувшись, растерянно осмотрелась, сдвинула брови и прошептала едва слышно:
— Ничего, ничего…
Она вернулась на кухню, посмотрела на остывший ужин. Пустые тарелки, купленные недавно по случаю годовщины их свадьбы… Она и предположить не могла, что это будет их последняя годовщина — двадцать лет. Гости, поздравления, щедрый стол… Юля любила угощать друзей, удивляя их каждый раз новыми рецептами, изюминками, изменявшими, казалось, привычные блюда. Ей нравилось, когда пустели тарелки, бокалы. Становилось шумно, весело. Она любила этот праздник, ставя выше только день рождения Наташи. Даже свой день рождения она считала менее важным событием.
Юлия Сергеевна знала, что для нее главное — успехи мужа и дочери. Это наполняло ее жизнь смыслом. И так получалось, что ее потребности всегда целиком и полностью были подчинены интересам семьи. Так было заведено с первых дней их совместной жизни. Это казалось Юле абсолютно нормальным. Зачем же ей эта свобода, отягощенная горечью неожиданного предательства? Это было самым страшным из всего того, что ей приходилось пережить. Как же он мог поступить с ней так жестоко!
Юлия Сергеевна выключила свет на кухне, побрела в спальню. Там села на невысокий пуфик у трюмо, медленно повернулась к зеркалу. Дернула тонкую веревочку бра над ним. Яркий свет еще сильнее подчеркнул выражение скорби на ее постаревшем лице. Словно в один миг все мышцы потеряли тонус, обвисли. Им не нужно больше придавать форму. Ей не для кого будет стараться выглядеть молодой, жизнерадостной. Она старалась для мужа, его не стало, значит, это больше ни к чему. Уголки рта опустились, губы задрожали, словно исполняли бессистемный, хаотический танец потрясенных нервов. Юлия Сергеевна смотрела на себя, не мигая. Она заметила, как в ее глазах появилось презрение, быстро сменившееся злостью, почти ненавистью к этому привычному лицу. Сейчас оно вызвало только негативные эмоции. Хотелось впиться в него ногтями, расцарапать. Она каждый день видела это отражение в зеркале, наивно полагая, что оно может нравиться. Она была уверена, что Лева искренен, когда говорил, что у него жена — самая красивая женщина без возраста. Теперь эта фраза казалась ей насмешкой. «Без возраста» — он подразумевал, что она остановилась в развитии? Как была наивной, влюбленной девицей, легко отказавшейся от собственных привычек, желаний во имя великой любви, — такой и осталась. Что означает — дура дурой! И он играл ее чувствами столько лет?
