Из совещательной комнаты судья вышел злой, невнятной скороговоркой сообщил, что, «рассмотрев в судебном заседании заявление истицы об отводе председательствующего, суд считает, что основания для удовлетворения отвода нет». Потом пообещал, что судебные запросы о предполагаемом амбулаторном лечении покойной мыши будут направлены во все ветклиники города, а до тех пор судебное заседание откладывается. И ни на кого не глядя, вышел из зала, едва удержавшись, чтобы не хлопнуть дверью.
На парковке для машин работников суда сиротливо стояла одна-единственная машина – его синий «Фиат Брава» с пушистой снежной шапкой на крыше. Раскопки и прогревание мотора заняли немало времени, поэтому Валентин Рудольфович немало удивился, когда, выруливая с расположенной во дворе парковки на улицу, обнаружил, что эффектная блондинка Маргарита Сергеевна Мамай все еще не уехала и, кажется, дожидается его, красиво, как в кино, присев на капот своего алого двухместного «Мерседеса» (с мужской точки зрения, издевательство сплошное над здравым смыслом, а не машина). «До чего хорошо стали жить сутяги! – подивился Валентин Рудольфович (еще летом Маргарита ездила на «Хонде»). – Не холодно ей, что ли: вон и шубка коротенькая, и без шапки – волосы по плечам. Куда, интересно, подевался ее драгоценный супруг? А хороша, черт возьми, она всегда мне нравилась, и с годами стала еще красивее, сексуальнее, что ли», – не к месту подумал Валентин Рудольфович, притормаживая рядом. Поэтому и спросил сердито, совершенно невежливо:
– Какого черта?
– Ну, Валя… – Маргарита Сергеевна смотрела виновато, и ее взгляд почти лишал его возможности сопротивляться.
Но Литвиненко собрал волю в кулак, вспомнил, в какую историю втравила его накануне Нового года эта красотка, и сумел обрести необходимую для хорошей ссоры злость.
– Что – Валя? – склочно передразнил он ее интонацию, но вышло, к его досаде, непохоже. – Ты что, думала, я по старой дружбе буду счастлив поработать клоуном в вашей дерьмовой постановке? Да?
– Валя, я же не знала, что тебе дело распишут. Его вообще взять не должны были – сумма иска маленькая, значит, не ваша подсудность, а мировых. Но твоя помощница на приеме ошиблась. А нам повезло. Не сердись, а? Это просто работа.
– Вам повезло?! – От возмущения Литвиненко выскочил из машины, хотя еще секунду назад собирался быстренько отвести душу, наговорив гадостей, и ехать по своим делам. – Потому что за шкуру федерального судьи ваши благодетели дают вам больше долларов, чем за шкурку мирового?! Хорошенькая у вас с супругом работа! Вы грантов нагребете, «Мерседесов» вон накупите, а мне с вашим дерьмом разбираться? Уже совсем с катушек съехали – мышь у них сдохла! Постыдились бы!
– Валя, ты же понимаешь, что не в мыши дело, – терпеливо вздохнула Маргарита Сергеевна. Ей явно хотелось помириться.
– Ах, оказывается, не в мыши?! Ну в чем, в чем, давай, объясни мне, идиоту! – Ему даже самому понравилось, как саркастически это прозвучало, ведь понятно же, что он не идиот и в разъяснениях не нуждается. – Права человека вы защищаете, да? Прецедент создаете? Вы этой бабке мышь купили в зоомагазине за три дня до ссоры, а может, и вовсе никакой мыши не было, а теперь выделываетесь тут, мешаете работать! Если вы всю работу суда парализуете, вам еще больше денежек пришлют, так ведь? Вы же пятая колонна!
– Ты правда считаешь, что мы отвлекаем вас от решения важных государственных задач? – совершенно серьезно переспросила Маргарита. – Ты пойми, пожалуйста, человек – любой, даже самый маленький и незаметный – имеет право отстаивать свои права, в том числе и в суде. По любому поводу. И даже спорить с государством, потому что он это государство содержит на свои деньги. И суд, кстати, тоже. Вот мы и стараемся напоминать вам, судьям, что вы не всегда должны считать себя инструментом того государства, которое мы имеем право победить в суде. У нас раздел такой есть на сайте – «Большие победы маленьких людей». Мы и про это дело расскажем. Не читал?
Онемев от такой наглости, «инструмент государства» Валентин Литвиненко несколько секунд беззвучно хватал ртом холодный воздух. Маргарита Сергеевна смотрела на него с внимательным сочувствием, как будто надеясь, что вот он сейчас продышится и вполне проникнется ее аргументами. Рукой, затянутой в тонкую светлую, в тон шубке, перчатку, она отвела от лица прядь волос, отряхнув снежинки, и вопросительно улыбнулась. Порция свежего воздуха пошла Валентину Рудольфовичу на пользу, и он решил не продолжать дискуссию с этой наглой бабой, которая смеет устраивать ему тут политинформацию. Она думает, что если у нее «мерс», счет в заграничном банке, роскошная шубка и волосы по плечам, и декольте… Нет, стоп, это из другой оперы. Ему нет никакого дела до ее декольте, раз уж у нее нет никакого понятия о деловой одежде.
– Ты вот что, – старательно разыгрывая равнодушие, произнес Литвиненко, заранее предвкушавший эффект, который произведут его слова. – Ты же меня не для этого тут дожидалась, чтоб про государство тут объяснять, правда? Ты про Иринин день рождения хотела?
– Ну конечно, – опять улыбнулась Маргарита, но уже не вопросительно, а с облегчением (как это женщины умеют так улыбаться, с разными выражениями?). – Я же завтра собиралась…
– Так вот, насчет завтра. Чтобы ноги твоей больше не было в нашем доме, поняла? Я много лет терпел вашу более чем сомнительную дружбу – но сегодня мое терпение лопнуло! Знаешь, я твоему, прости господи, супругу чуть пепельницей в лоб не заехал, едва удержался. Мне бы общественность спасибо сказала. Привет дохлой мыши!
И, страшно довольный собой, он уселся в «Фиат», легко прихлопнул дверцу и мягко тронулся с места, оставив Маргариту поддерживать сползающую с лица улыбку. Впрочем, может и не поддерживать. Притормозив у светофора, Литвиненко обернулся и даже немного расстроился: вопреки его ожиданиям, госпожа Мамай не осталась стоять, как громом пораженная его убийственно-справедливым вердиктом, а спокойно уселась в свою машину и отправилась следом за ним, поскольку на улице Бажова движение было односторонним. От светофора она ушла вперед, несмотря на все предпринятые им усилия – как ни крути, навороченный «Мерседес» приемистее простенького «Фиата». Досадно, конечно. Но последнее слово все равно осталось за ним.
Если бы Валентин Рудольфович знал, какими катастрофическими последствиями обернется для него эта ссора с подругой жены, он затолкал бы все слова себе обратно в глотку и лично оформил бы разноцветными фломастерами красивую пригласительную открытку многоуважаемой Маргарите Сергеевне Мамай. А вот на этом перекрестке повернул бы направо и через четверть часа был бы уже дома, съел бы свой любимый помидорный салат и макароны с сыром (непременно с пармезаном!) и под бормотанье телевизора сладко задремал бы – с чистой совестью, сытым желудком и приятным чувством выполненного долга, но…
