«Я задыхаюсь!» – пожаловалась она.
«Слышу, не поешь больше! – подтвердила трудящаяся женщина. – Бригада выехала».
«А скоро будут?»
«Едут издалека», – реалистично заметила тетка.
«Я даже «Скорую» себе вызвать не могу! Телефон не ловит!» – в отчаянии крикнула Саша.
«А ты перестань психовать! – велело радио. – Че те «Скорая»? За закрытой дверью? Они не откроют! За ложный вызов будешь платить!»
«А если я помру, кто будет платить?» – возрыдала Саша.
Но камера ее вновь безмолвствовала. Тогда она стала думать о другой помощи. Муж. Отпадает. За границей. Прилетит только на похороны, если что. Сын. В самолете. Возвращается с гастролей. Будет в столице нашей родины поздно вечером. Другой сын. И дочь. Им надо дозваниваться любой ценой. Только они немедленно откликнутся на призыв о помощи. Саша вновь достала телефон и принялась водить им вдоль стен кабинки, как миноискателем, подняла руку к потолку, повертелась. На дисплее возникли долгожданные буковки. Теперь надо было извернуться, набрать нужный номер и воззвать о помощи.
«Мамуль! – услышала она родной дочкин голос. – Что у тебя с телефоном? Не могу дозвониться уже минут сорок!»
«Я в лифте застряла! В нашем! На первом этаже! Спаси – задыхаюсь!» – запричитала Саша, чтоб успеть донести всю суть бедственного положения. «Я еду, мамочка!» – запищала трубка.
Дочь примчалась в мгновение ока. «Топ-топ-топ», – зазвучали торопливые шаги, Саша сразу поняла чьи.
– Мамуля! Ты здесь?
– Да, детка!
Дочка нанесла лифту единственный, но страшный удар. Своей прекрасной стройной ногой. Дверь немедленно открылась, мягко, беззвучно. А аварийка, кстати, так и не приехала. И после этого случая Саша предпочитала бег по лестнице. За некоторыми исключениями. Иногда приходилось рисковать. Как сегодня, когда на одной чаше весов были бомжи и Элизабет, а на другой – гипотетическая возможность застрять в железной коробке. Пришлось выбрать второе.
Интересно устроен человеческий мозг. Рассказывать про все мгновенно проносящиеся мысли и решения – долго. И слов так много нужно! А на самом деле, если без рассказов, то с момента, как Саша посмотрела в дверной глазок, решая, выходить ей наружу или переждать, до того, как она вошла в лифт, и минуты не прошло!
Перед дверью подъезда, ведущей на улицу, Саша задержалась и прислушалась. Невнятное мужское бормотание особой тревоги не внушало. Дворники скорее всего. Так и есть. Кучка смуглых пришельцев. Сидят на корточках, курят что-то вонючее, траву, видно, свою, с родины-матери завезенную. Дресс-код так и кричит: киргизы-дворники. Оранжевые накидки, на ногах гордые кроссовки. Они тут первым делом кроссовками на рынке обзаводятся. Думают, быть может, что так вернее сойдут за москвичей. Им не важно, что москвич никогда не будет часами на корточках в своем дворе сидеть. Просто не сможет, не так ноги растут, традиции другие. И говорят москвичи все еще по-русски (пока). Но им эти детали не приходят в голову. Главное – внешне быть москвичом. В кроссовках вот… «Тыр-тыр-тыр-мын-дыр-дыр…»
Один дворник повернулся к выходящей из подъезда Саше. Как они не падают со своих корточек, интересно? Вон рядом скамейки. Вполне могли бы там сесть. Дворник совсем сузил глаза, вглядываясь.
– Эй! Ты!
Неужели это к ней относится? Саша понимает, что пора забыть о Европе, политкорректности, толерантности и обо всем, что на домашней почве добрую службу не сослужит. Она внутренне собирается. Ждет продолжения.
– Эй! Ты! Говорят! – повторяет дворник довольно грозно, видимо практикуясь в чужом языке. – Это твой тут машин стоял?
Другие дворники внимательно слушают начало диалога, как слабоумные шевеля губами вслед за коллегой-смельчаком.
– Ты, тварь, к кому обращаешься? – низким голосом своей матери-казачки выбрасывает из себя ядовитые слова Саша, ответно сужая глаза в сторону наглого чужака. – А ну, встань! Ты от нас деньги получаешь! Мы платим за дворников здесь! Ты русский выучи! Ты мне «эй!» еще раз скажешь, я тебя уничтожу, понял? А ну, встали все, пошли вон отсюда, работать!!!
Все поняли! Встали, как по мановению волшебной палочки! И – ни тени обиды! Покорность во всем облике! Проверяют… Границу нашей прочности проверяют, догадывается Саша. Не планируют, а так, на интуитивном уровне почву прощупывают.
Сердце стучит как бешеное. Продолжительность жизни у нас, видите ли, маленькая! Странно как, да? Дышим газами, как на полях Первой мировой. Хамство со всех сторон. Опасность на каждом шагу подстерегает, негде душе успокоиться. И неправда, что кому-то нужна эта продолжительная жизнь. Вот дворники эти – они кому-то нужны…
Саша не успевает додумать, кому, в каких недоступных небесных структурах власти нужны киргизские дворники, да еще в таких невероятных количествах, по десятку на небольшой московский двор. Надо переключаться на глыбины льда под ногами. Оттепель была, а теперь подморозило. Хоть бы присыпали чем… Ладно, ну их. Теперь скорее оплатить и домой. Ближний пункт оплату почему-то сегодня не принимает, технические причины у них. Приходится идти на Новый Арбат. Тут хоть широко, светло, безопасно. Думать можно о своем, пока идешь.
Саша думает, что зря так сорвалась на дворников. Они на «ты» обращаются не из желания обидеть, кто их знает, может, у них в языке нет вежливой формы обращения. Лучше уж так думать. И на Элизабет зря злится из-за ее чужеземной настырности. Может, немцы в Берлине тоже так вот страдают, там на Ку-Дамме или в Митте вообще немецкую речь не услышишь. Или русские, или турки. Итальянцы еще на шопинг прилетают. А немцы всегда спокойно, без нервов. Приспособились. Хотя… и там всякое бывает. А итальянцы злятся, и еще как! Прямо кричат на румын: «Нам цыгане тут не нужны!» И албанцам велят к себе убираться. Саша сама слышала, как один миланец орал на чернокожего: «Это тебе не Могадишо, ублюдок!» Все всех достали. Только в своем доме и спасение. А от чужих надо просто отгородиться мысленно, будто и нет их рядом. Не видеть, не слышать, не замечать.
Укрепившись духом на свежем воздухе, Саша быстро возвращается домой, настроенная творить добро и улыбаться, если будет кому.
Дворников у подъезда нет. Слышно, как скребут и долбят что-то вдалеке.
В подъезде зато Элизабет. Прикрепляет что-то отверточкой к дверце почтового ящика своего. Даааа! Картина Репина: «Иван Грозный неожиданно встречает своего сына Ивана». Кто только из них Иван Грозный, хотелось бы знать? «Ох, отдам ей уже эти деньги, пусть откочерыжится от меня», – решает Саша. Личный покой ни за какие деньги не купишь. При этом какая-то часть ее сознания улавливает, что полифоническое горское пение полностью прекратилось. Значит, иностранка бомжей все-таки выгнала. «Живых людей на мороз», – занимается боль в Сашином солнечном сплетении. «Все равно надо отдать деньги и ходить спокойно по подъезду», – решительно приказывает часть мозга, которой предназначено отвечать за эмоциональный баланс.
