— А на пальто не попало?
— Обошлось, слава богу. Я потом проверила. Ни единого пятнышка. Если бы он и новое пальто изгадил, на месте бы убила!
— Я бы и за сапоги убила, — грозно произнесла Лиза. — А ты небось сказала: «Извините» — и ушла.
— Нет, я как раз собиралась ему все сказать, что по этому поводу думаю, но не успела. Он вдруг вытаскивает из кармана носовой платок, бухается на колени и начинает втирать это чертово масло в носы сапог.
— Идиот, — вынесла приговор Лиза. — Теперь уж их точно не спасти. Но ты-то что?
— Я кричу: «Перестаньте!» Пячусь от него, а он за мной на коленях ползет и продолжает. Паноптикум!
Лиза мстительно усмехнулась:
— Одно тебе, подруга, утешение, что сам он тоже перемазался. Может теперь свои брюки в помойку выкидывать. Ну а дальше что?
— Я в свою тележку вцепилась, и бегом к кассе. А он — за мной. Извините, мол, погодите! Я не хотел! Орет на весь магазин. Люди на меня оглядываются. Хорошо еще, час поздний, народу мало. И все тянет ко мне свои замасленные руки. Остановить пытается, чтобы я не бежала. Я уворачиваюсь, кричу: «Отстаньте от меня наконец!» Не понимает. А у меня одна только мысль: хоть пальто спасти. На наши крики охранник подбежал. Что, спрашивает, случилось? Я отвечаю: «Ничего. Все вопросы к нему» — и в темпе ретируюсь к кассе. А этот идиот своей рукой в оливковом масле хлопает охранника по плечу: «Не волнуйтесь, все в порядке». Тут-то они и сцепились. Я быстренько оплатила покупки и бегом к машине.
— Ну ты, подруга, странная, — пожала плечами Лиза. — Зачем тебе бежать, когда он кругом виноват?
— Откуда я знаю, может, он вообще сумасшедший.
— Сумасшедший он или нормальный, конечно, судить не берусь, но если у мужика в кармане лежит носовой платок, значит, не последний.
— Платок носовой не последний? — спросила Евгения.
— Да не платок, а мужик. Приличный, значит, понимаешь?
— Мне что за разница. Сапоги мне испортил любимые. Значит, уже не приличный, а растяпа.
— Ошибиться каждый может. Кстати, масло какое было, дешевое или дорогое?
— Дорогое. Совершенно точно. Я этикетку запомнила, когда он мне бутылку под нос сунул.
— Что и требовалось доказать! Говорю же, приличный мужик. Контингент определенного уровня. Зря сбежала. Надо было цеплять. Лизка, ты в своем уме? Цеплять ночью в магазине какого-то психа, который испортил мне сапоги?
— А хоть бы и так. Ты его рассмотрела? Внешне ничего?
— Лизка, тебя могила исправит. Было у меня время и настроение его рассматривать. Я пальто от его масляных рук спасала.
— Тогда включим подсознание. Вспоминай. Роста какого?
— Повыше меня точно.
— Это при том, что ты была на высоких каблуках. Следовательно, рост приличный. Уже хорошо. А возраст?
— Спроси что-нибудь полегче. — Женя задумалась. — Пожалуй, от тридцати пяти до пятидесяти.
— Интересный разброс.
— Да не разглядывала я его.
— В общем, и так ясно, что не мальчик. Не ровесник твоему Артему. Кандидатура вполне подходящая. А одет во что?
— Ой, не знаю. Во что-то серое. Вроде пальто короткое. Хотя, возможно, и куртка. Нет, наверное, все же пальто. Да к чему ты меня об этом расспрашиваешь? Я его видела первый и последний раз в жизни.
— Чтобы на будущее учла и больше в подобных ситуациях не сбегала. Могла бы новые сапоги получить, как минимум. А максимум — приличного мужика. Эх, мне бы на твое место!
— Лизка, ты действительно неисправима. Он наверняка женат, и у него сто двадцать три любовницы.
— Подумаешь, проблема. Стала бы сто двадцать четвертой. А заодно и сапоги получила. Ну ладно. Профукала мужика, давай хоть «Весной в Париже» утешимся.
Самые доверительные отношения складываются обычно в детстве или в юности. Когда молод, и друзья заводятся легко, и бывает их много. С годами их становится все меньше. Нелегко допустить до себя чужого человека, и чем старше мы становимся, тем труднее. И сколь бы ни был симпатичен тебе человек, редко доверишься ему так, как тому, кого знаешь несколько десятков лет, с кем столько разного пережито, переговорено, перечувствовано, переплакано.
Евгения с Елизаветой дружили много лет, со школьных времен, что бы там ни болтали злопыхатели про женскую дружбу. Как и почему они подружились, ни та, ни другая, спроси их сейчас, даже не вспомнили бы. Уж очень они разные — и были, и стали. Женя была в школе бойкой правильной отличницей. Елизавета училась кое-как, на троечки, только бы из класса в класс переводили. В остальном ее интересы ограничивались нарядами, косметикой и мальчиками.
Обе подруги много читали. Евгения, как полагалось, классику и рекомендованную учительницей литературу по внеклассному чтению. У Елизаветы подход был совершенно иной. Книга, по ее мнению, была стоящей, только если там было «про любовь». В «Войне и мире» она пропустила всю войну. «Севастопольские рассказы» вообще закинула в угол. Зато ночами рыдала над «Анной Карениной», хотя по программе ее читать вовсе не полагалось. Потрясение «Анна Каренина» вызвала у Лизы большое, и она обсуждала роман с Женей.
— Вот дура. Такого мужика захомутала, а удержать не смогла. Я бы на ее месте под поезд не бросилась, зато этому Вронскому такое бы устроила! Мало бы не показалось.
— Лиза, но времена-то какие были, — возражала Женя. — Ты историю почитай. У женщин тогда никаких прав не было.
— При чем тут права? — стояла на своем Елизавета. — Я тебе про любовь говорю. Вон, Екатерина Вторая сколько любовников имела, всеми вертела, все у нее по струнке ходили, а жила еще раньше, чем Анна Каренина.
— Она была царица, — продолжала спорить Женя. — А это совсем другое дело.
— Чушь, — и тут не соглашалась подруга. — Вон, Дама с камелиями никакой царицей не была, а как мужиками вертела!
— Ну и что хорошего? Закончилось-то не лучше, чем у Карениной, тоже померла.
— Зато перед смертью пожила как следует, а Анна все страдала. Нет, попомни мое слово: когда я стоящего мужика найду, никуда он от меня не денется.
Лизка, ты пока лучше бы «Молодую гвардию» прочла. А то и трояка не получишь, на второй год загремишь. Там, между прочим, тоже есть про любовь. Лиза хмыкнула:
— Ага. К Родине. Сама читай. Я потом у тебя сочинение сдую. А сама лучше Мопассанчика перечитаю.
— Ладно. Потом мне дашь, — вздыхала Женя.
После школы дороги подруг разошлись. Евгения поступила в университет на факультет журналистики. Лиза пошла по пути наименьшего сопротивления и стала студенткой библиотечного факультета в Институте культуры. Дружба, однако, продолжалась.
Лиза жаловалась подруге:
— Ужас! Одни девки. Глазу на лекциях отдохнуть не на ком. Преподаватели в основном тетки.
