На спине у Анфисы Романовны зажимом для бумаг был прикреплен листок бумаги, на котором было жирно выведено маркером: «Хочу мужика!» – и наспех накорябан похабный рисунок.
– Тимур… Ребята… Да вы что?! – пробормотала Людмила Петровна.
– Мы кино снимаем! – по-прежнему лучезарно улыбаясь, сообщил Тимка. – Пашка в Сеть выложит, он умеет.
Он смотрел на Людмилу Петровну наглыми, смеющимися глазами, свысока, потому что к шестнадцати годам вымахал на две головы выше Людмилы Петровны.
– Тимур… Как же… – еще больше растерялась от его улыбки Людмила Петровна.
– А что? Прикольно, – еще шире улыбнулся парень, явно наслаждаясь полной растерянностью училки литературы, и, отвернувшись от уходящей Анфисы Романовны, стал снимать ее растерянное, покрывшееся красными пятнами лицо.
– Тимур, отдай немедленно телефон. Вечером придет мать – я ей верну. Или пусть отец заедет, – приказала Людмила Петровна.
Веселая компания притихла, ждала продолжения: кто кого?
– Очень им надо за вами бегать! Отец пошлет вас на х… И мать тоже, – доброжелательно произнес парень, продолжая снимать. И поскольку Людмила Петровна стояла между ним и Анфисой Романовной, он небрежно отодвинул ее плечом. Парни загоготали и двинулись следом.
У Людмилы Петровны потемнело в глазах. И, почти не осознавая, что делает, она шагнула вслед за Тимуром, схватила его за плечо, развернула к себе и ударила по лицу. Людмила Петровна, как и большинство коренных жительниц села, с детства привыкших к физической работе, была женщиной крепкой, и удар получился сильным. Тимур отшатнулся, выпустил из рук телефон, и тот шлепнулся на пол, разлетевшись на две части. Гогочущая компания примолкла, испуганно переводя взгляд то на ошарашенного Тимку, то на красную как рак литераторшу. Анфиса Романовна уже зашла в кабинет директора, похоже, так и не заметив, что происходило за ее спиной.
Что происходило потом, Людмила Петровна помнила плохо. Ей рассказали, что Тимур, придя в себя, бросился на нее с кулаками, матерясь и вытирая кровь с разбитой губы. Его оттащили одноклассники. На шум из учительской в коридор выбежали коллеги, собрались ученики. Людмилу Петровну увели в класс, усадили, дали воды. Она только бормотала: «Да как же это… Да как же…» Пятый урок был сорван.
Позднее Людмила Петровна даже против своей воли не раз и не два прокручивала в голове эту сцену: залитый солнцем школьный коридор, улыбающаяся своим мыслям Анфиса Романовна, нагло ухмыляющийся Тимур. Думала про «соломку», про «если бы знать». И понимала: повторись все – она опять дала бы Тимуру пощечину, нарушив педагогические нормы. Потому что по-человечески она поступила правильно. Такое вот противоречие.
О деталях происшествия Людмила Петровна честно старалась не вспоминать. Но и забыть никак не могла, потому что голова не компьютер, ненужные воспоминания не выделишь и Delete не нажмешь. Они всплывают против воли, заставляя заново переживать то, что пережить, кажется, невозможно. И сводят с ума. Шестой урок она как-то провела, хотя руки тряслись и Чехова она назвала Антоном Петровичем, чего, впрочем, заинтересованно рассматривавший ее класс не заметил.
Сразу после шестого урока к ней зашла директриса Зинаида Васильевна – губы поджаты (сердится), глаза круглые (боится). Надо сказать, что особой симпатии они друг к другу не испытывали. Слишком часто Людмила Петровна на педсоветах высказывала свое мнение, которое расходилось с мнением руководства. И это директриса еще могла бы ей великодушно простить, потому что в итоге все выходило так, как и было задумано, и вредная литераторша Мумрикова коренным образом повлиять ни на что не могла. Но числила за ней директриса грех куда менее простительный, особенно в женском коллективе: Людмила Петровна, по ее мнению, зарабатывала себе дешевую популярность, не жалея ни сил, ни времени. Лучше бы огородом занялась, злилась порой директриса. А то вон они с матерью и телку продали, и парня в армию проводили, теперь станет в школе дневать и ночевать.
Популярность и самореклама заключались в том, что Людмила Петровна, сама еще со школьной скамьи пописывающая стишки, не ограничилась сочинением поздравлений к дням рождения коллег, а организовала, видите ли, поэтический кружок «Зеленая лампа». Денег за внеклассную работу не просила. И даже лампу за свои деньги где-то раздобыла. Зеленую, конечно же. Ну ладно, собирались, читали стихи, свои и чужие, и даже сборник издали. Она же, директриса, тоже не без понятия, признает, что внеклассную работу надо вести и лишний кружок по интересам школе только в плюс. Но в прошлом году, весной, в школу приехало областное телевидение аж из самого Горноуральска и сняло про «Зеленую лампу» репортаж. К ней, директрисе, девчонка-журналист даже не заглянула, хотя Зинаида Васильевна и готовилась рассказать ей о том, какая замечательная школа в Большом Шишиме, со своими традициями и достижениями. Ладно, черт с ней, с девчонкой, не умеют работать – не надо. Но Мумрикова, зараза, про нее, директора, тоже не сказала ни слова, будто вся школа на ней и ее «Зеленой лампе» начинается и заканчивается.
А после выпускных экзаменов разгильдяи из девятого выпускного намалевали перед крылечком школы на небольшом заасфальтированном пятачке, где обычно проводили общешкольные линейки, метровыми белыми буквами: «Людмила Петровна, мы вас любим! Вы лучшая!!! Ваш 9-й класс». Проклятые буквы портили вид, и ничто их не брало – ни бензин, ни растворитель. А если так каждый год начнут писать?! Во что превратится школьный двор? Вся школа собирается на линейку, а посреди двора написано, что Мумрикова, видите ли, лучше всех. Ей, директрисе, такого никогда не писали, хотя уж она всю душу без остатка… Просто никогда не заискивала перед детьми, высоко несла авторитет педагога. А Мумрикова вон что себе позволяет! Ударить ребенка! Скандал на весь район! На всю область! Да еще не какого-нибудь там Вовку или Петьку, а сына Галины Гаряевой! Ох, что будет… Сердце директрисы замирало, и она не понимала, от чего больше: от страха перед грядущими неприятностями, которые непременно последуют (надо знать Тимкину мамашу!), или от предвкушения того, как станет выкручиваться зарвавшаяся Мумрикова. Тут не поможет ни ее педстаж, ни «Зеленая лампа», ни надписи на асфальте!
Закрыв за собой дверь, Зинаида Васильевна прошла к учительскому столу и села. Мумрикова, зачем-то вытиравшая тряпкой совершенно чистую доску, тряпку уронила и теперь, опустив руки, стояла перед ней, как школьница, не выучившая урок.
– Мне все рассказали, Людмила Петровна, голубушка. Как же так?! – в голосе Зинаиды Петровны звучал неподдельный ужас, и сразу стало ясно – никакие резоны в расчет приняты не будут.
