Унизительно-милостиво освободив проход, контролерша ответила с мерзкой усмешкой:
– Ты не путаешь? Может, двадцать пять? Иди уже, козявка, там все равно ничего особенного нету.
В фильме действительно не оказалось ровным счетом ничего такого, что было бы незнакомо двенадцатилетним детям. Но Ольга этого даже не заметила – весь фильм переживала: ну почему же, почему она все еще выглядит сопливым ребенком?!
Однако ко второму курсу Оля стала ловить на себе заинтересованные взгляды прохожих парней. Сначала спешила посмотреться в зеркало: что-то не в порядке с прической, или, быть может, помада размазалась, или тушь?
Со временем пообвыкла, даже возгордилась. И было чем. Из обыкновенной, непримечательной девочки-подростка она плавненько превратилась не то, чтобы в красавицу, но в очень миловидную юную девушку. Красота ее была совсем скромной. Впрочем, едва ли ее вообще можно было назвать красивой. Хорошенькая, миленькая – да, но не красивая. Очень чистое, все еще по-детски нежное лицо, большие светло-серые глаза, которые Ольга упорно называла голубыми. Губки маленькие и пухленькие, той формы, о которой говорят: бантиком.
Она никогда не использовала слишком ярких красок для макияжа. Сначала мать не разрешала, потом просто вошло в привычку: чуть-чуть голубых теней на веки, непременно очень хорошо растушеванных; реснички, длинные и красиво загнутые от природы, лишь капельку подчеркнуты тушью; губки-бантики аккуратненько подкрашены светло-розовой перламутровой помадкой. Завершала портрет длинная стрижка «каскад». Оля от природы была блондинкой, но натуральный цвет был довольно тусклый, сероватый. Поэтому уже лет в семнадцать Галина Евгеньевна, знавшая толк в женских хитростях, разрешила ей подкрашивать волосы в светло-соломенный оттенок. В результате безобидных манипуляций из зеркала на Ольгу смотрело очаровательное существо с широко распахнутыми наивно-удивленными глазами. И тогда она поняла, кто она. Не Ольга, нет. Оленька.
Наконец-то она была абсолютно довольна своим отражением. Воспринимала свое перевоплощение из зеленой соплюшки в очаровательную девушку не как чудо, а сугубо как припозднившуюся расплату матушки-природы перед обездоленным ребенком: пусть поздно, зато с лихвой. И уж кто, как ни Оленька, заслужила такое перевоплощение!
* * *
В отличие от подруги, Маринка Казанцева жила в полной семье. Мама, папа, брат – весь набор. Обычная семья с обычными родителями. Необычной, пожалуй, была лишь плохо скрываемая ненависть матери к Галине Булатниковой.
Отец, по Маринкиным наблюдениям, тоже не слишком жаловал соседку. При встрече, правда, раскланивался прохладно, и можно было не сомневаться – это единственная форма их общения. Мать же, и это Маринка знала точно, метала в сторону Галины громы и молнии.
О причинах девочка не расспрашивала: какая разница? Главное – результат. А результат этой вражды ее вполне устраивал.
Брат Миша был всего на два года старше Маринки, как и Ольга – они даже учились когда-то в одном классе. Казалось бы – что такое два года разницы? В общении с Ольгой они Маринке нисколечко не мешали. А вот с Мишей общие интересы не заладились. Враждовать не враждовали, но и слишком тесно не общались. Миша после школы поступил на радиомеханический факультет и чаще всего сидел дома, в своей комнате, тихонечко паял что-то. Сестра в его железяках не разбиралась. В общем, существовали на одной территории вполне мирно и спокойно: Миша не трогал сестру, Маринка, соответственно, не причиняла никаких хлопот брату.
Родители Марину тоже не слишком доставали. Разве что мать гоняла ее, как сидорову козу, с бесконечной своей уборкой, чем немало портила девочке детство. Переборщила: вместо того, чтобы приучить дочь к чистоте и порядку, добилась лишь обратного эффекта – девочка, конечно, убиралась, но только тогда, когда мать тыкала носом, и только в указанном объеме. При одном слове «уборка» ее начинало «типать», как говорила их бабушка. Но деваться некуда: живешь в родительском доме – будь добра подчиняться их указаниям. Саму же Маринку идеальный порядок в доме лишь раздражал. Ей непременно нужно было хотя бы стул чуточку выдвинуть из-за стола, или бросить газету на диван, или раскрытую книжку где-то оставить: хоть что-нибудь, лишь бы придать дому жилой, не музейный, вид.
Лентяйкой Маринка была отменной. Не только в уборке, но и в учебе. Головой Бог наградил неглупой, и при желании школу она могла бы закончить с золотой медалью. Тогда поступить смогла бы в любой институт, куда б душа пожелала. Ну, или почти в любой. Но в том-то и дело, что никаких желаний у нее не было. Уроки она никогда не делала. Вернее, делала до шестого класса, да и то лишь письменные. Позже вообще учиться перестала. Если на уроке сидела смирно и слушала учителя, повторять дома пройденный материал не имело смысла – он сам собой врезался в память если не на всю жизнь, то очень и очень надолго.
Однако смирно она сидела редко. Письменные уроки делать все-таки приходилось, но чаще всего, неудобно расположившись на узком школьном подоконнике, она лихо списывала их у одноклассницы перед самым уроком. В аттестате вполне закономерно царили тройки, для приличия разбавленные несколькими несчастными четверками. Так что выбора особого у Маринки тоже не было, как и у Ольги – «педулька». Только причины разные: одной дефицит серого вещества помешал поступить в более престижный институт, другой – несусветная лень при хороших, в принципе, мозгах.
Первого сентября Казанцева с удивлением обнаружила в своей группе Ольгу Конакову. Удивление было скорее приятным: несмотря на ссору родителей, девочки врагами никогда не были. Теперь же из просто приятельниц превратились в закадычных подруг.
В отличие от Ольги, Марину красавицей нельзя было назвать даже с натяжкой. Соплячкой она, правда, не выглядела, в их с Ольгой тандеме даже казалась старшей. Но при этом внешность имела более чем заурядную. Глазки сами по себе вполне симпатичные, зеленые с карими вкраплениями, а вот реснички подкачали: хоть и густые, но короткие и жесткие, так что никакие ухищрения не помогали сделать их длинными и загнутыми, как у Ольги. Лицо тоже чистое, без юношеских прыщиков, но веснушки делали его не таким гладким и светлым, как у Ольги. В довершение ко всему, еще и рот у нее был большой, словно у лягушонка. Если она использовала светлую помаду, губы казались еще больше, просто какими-то необъятными.
А потому едва заметный, как у старшей подруги, макияж был для Маринки неприемлем. Губы – или красные, или коричневые, лишь бы не бледные. Тени – опять же коричневые, или чуть зеленоватые, чтобы подчеркнуть цвет глаз. А чтоб большой рот не привлекал слишком много внимания, на ресницы приходилось класть побольше туши.
