— Ничего такого не будет, — решительно заявила Марго. — Через год я закончу гимназию, и мы с мамой поедем сначала в Петербург к тете, а потом в Париж и в Италию. Я там буду учиться петь. Разве вы не знали?
— Я хотел бы знать только одно, — сказал Дро, осторожно усаживаясь рядом с ней. — Если все же это случится и я уйду на фронт, вы будете ждать меня?
— Ну конечно. Мы все…
Дро решительно отмахнулся от этого несносного «все».
— Все меня не интересуют. Меня интересуете только вы. Вы, вы будете ждать меня?
Пронзительный, горящий взгляд его глаз встревожил Марго. Она инстинктивно отпрянула от него, но он обхватил пальцами запястья ее рук и крепко сжал.
— Я люблю вас, Марго, давно люблю, и вы это знаете. О-о, только не говорите, что не знаете. Только слепой… Я готов терпеть эту муку сколько угодно, лишь бы знать, что вы тоже любите меня, что вы будете моей. Не сейчас, потом, потом…
Близость ее юного цветущего тела ударила ему в голову, как шампанское. Он закинул руку ей на плечи и притянул к себе. Ее головка откинулась назад под нажимом его руки. Влажные полуоткрытые губы были так близки, так маняще, так опасно близки, что он, шалея, прильнул к ним и почувствовал, как они вздрагивают под нажимом его губ: В какой-то момент ему показалось, что она целует его в ответ, и последние остатки самообладания покинули его. Он стиснул ее в объятиях, обрушивая на нее всю силу своей страсти.
Острая боль обожгла и отрезвила его. Во рту заклубился солоноватый вкус крови. Это Марго, ошарашенная и перепуганная его неожиданным натиском, впилась острыми зубками в его губу. Он ослабил хватку. Она немедленно воспользовалась этим, выскользнула змейкой и, вскочив на ноги, отбежала в сторону.
— Пре-кра-тите немед-ленно, — прерывистым голосом проговорила она. — И никогда больше этого не делайте, слышите? Я запрещаю вам!
Совершенно раздавленный, он сидел неподвижно, уткнув голову в колени, не в силах поднять глаза, не в силах посмотреть на нее.
Марго, неожиданно для самой себя, быстро успокоилась. Облизывая припухшие от его поцелуев губы, она принялась приводить в порядок растрепавшиеся волосы, изредка коротко взглядывая на его неподвижную фигуру. Было странно и… забавно, да, забавно видеть этого сильного взрослого мужчину таким беспомощным и уязвимым у своих ног. Ощущение новой, неведомой доселе власти охватило ее, и это было приятно.
Она решительно направилась к лошадям, небрежно бросив через плечо:
— Проводите меня домой.
За весь обратный путь они не обменялись ни единым словом.
На кухне, как всегда, было тепло и уютно. Пахло пряностями и теплым лавашем. Отовсюду свисали пучки чеснока, лука и огненно-красных перцев, покачивались пурпурные сосульки чурчхел. Здесь безраздельно царила Шушаник, старая нянька и кормилица Марго. Она перебралась сюда, когда в детской появилась гувернантка-немка, которую называли на русский манер Марья Мартыновна, и с тех пор практически не выходила отсюда, разве что на базар. Никто, как она, не умел так хорошо выбирать овощи и травы для хозяйского стола. Она была настоящей волшебницей, добрым духом их дома, и все расцветало под ее ловкими руками. Маленькая, полная, с огромной колышущейся грудью, вечно подвязанной крест-накрест клетчатым платком, она ловко передвигалась по кухне на ногах-колоннах и творила, творила свои маленькие чудеса. Цукаты из айвы, варенье из грецких орехов и лепестков розы, аджапсандал и пышные пироги — чего только не стряпала она для своей любимицы. А любимицей этой была Марго.
Шушаник никогда не ревновала ее к гувернантке, ну, может быть, только поначалу. В этом просто не было нужды. Сердце малышки было давно уже прочно занято ею. Все это знали и не пытались возражать. Марго, которой тогда было всего пять лет, прилежно учила немецкий язык, читала с Марьей Мартыновной книжки и ходила гулять в парк, но каждую свободную минуту норовила провести на кухне у Шушаник. Здесь можно было расслабиться, подпереть щеку рукой, слушая нянины сказки, а не сидеть с вечно прямой спиной, чинно сложив руки на коленях, и не делать этот глупый книксен, «как подобает девочке из хорошей семьи».
Она еще не раз с благодарностью вспомнит уроки строгой немки, но это будет потом, много позже.
Марго была неизменно вежлива и послушна с гувернанткой, но одного она не могла ей спустить ни за что — имени. Отец называл ее Ритуша, но это мог делать только он. Все остальные должны были называть ее Марго, даже мать. С тех самых пор, как она начала осознавать себя, это имя стало единственно возможным.
Услышав обращенное к себе имя Гретхен, Марго взбунтовалась. Напрасно мать объясняла ей, что так в Германии зовут всех Маргарит, Марго была непреклонна.
— Меня зовут Марго, — восклицала она, воинственно вздергивая подбородок и даже притопывая ножкой. — Марго!
— Майн Готт, какое своевольное дитя! — бормотала гувернантка, не намереваясь, впрочем, отступать.
Противостояние длилось довольно долго, но наконец гувернантка сдалась, удовлетворившись официальным Маргарет. Бог весть что делало ее такой упрямой, может быть, кровное неприятие всего французского.
Позднее, когда Марго узнала историю знаменитой Гретхен, она со смехом сказала матери:
— Теперь понятно, почему я так упорствовала. Не хотелось носить имя глупой гусыни, которая погибла из-за любви. Имя французской королевы куда лучше.
Елизавета Петровна только поморщилась, предпочтя не продолжать этот рискованный разговор. Неожиданные суждения дочери частенько ставили ее в тупик.
Вот и сегодня Марго, по обыкновению, забежала на кухню повидать Шушаник. Старушка, деловито закатав рукава, хозяйничала у плиты, отдавая отрывистые приказания кухарке на армянском языке. Он так и не стал для Марго родным. Отец большую часть своей жизни провел в Москве, Петербурге и Дерпте, где учился в университете, поэтому все у них в доме было устроено на русский лад.
Марго впорхнула на кухню и закружилась, широко раскинув руки. Пышное белое платье, отделанное кружевами и подпоясанное синим атласным пояском, вздулось колоколом вокруг ее стройных ножек. Шушаник и кухарка восхищенно зацокали языками.
— Красиво, ох красиво, джана, — сказала Шушаник, окинув ее оценивающим взглядом прищуренных глаз. — Совсем ты взрослая стала.
— Еще будет шляпа с широкими-широкими полями и лентами.
Марго остановилась, чтобы переколоть шпильки, с трудом удерживающие на макушке ее роскошные вьющиеся волосы.
— Никакого сладу нет с этой гривой, — пожаловалась она, подхватывая пальцами непослушные пряди. — Вот обрежу ее, тогда вздохну свободно.
— Что ты такое говоришь, джана. — Шушаник в ужасе всплеснула руками. — Изуродуешь себя.
