Если бы однажды мне досталась ТАКАЯ УЛЫБКА...
Наверное, это и называется: не зря прожитая жизнь.
Мы все еще дети – вот что внушает нам ночное безмолвие, снисходительно позволяя предаваться вполне по-детски бессмысленным мечтам.
Было время, когда в этих мечтах я увлеченно строила собственное будущее. То были изящные, готически-удлиненные воздушные замки со светомузыкой, висячими садами и принцами с гитарами наперевес, грациозно прогуливающимися по просторным балконам.
Теперь мои ночные размышления напоминают скорее книгу жалоб или, к примеру, сборник задач повышенной трудности.
И может быть, самая каверзная из задачек – вычислить: почему я до сих пор одна?
Глупо, конечно, отвечать на подобный вопрос: «Потому что одиннадцатого сентября тысяча девятьсот не помню какого года я отказалась говорить с мальчиком, который хотел познакомиться со мной на остановке». Но ведь так оно, в сущности, и есть! На остановке «Поликлиника», и на танцплощадке поселка Ново-Михайловка, и еще в институтском коридоре, у дверей в девятнадцатую аудиторию, и еще, и еще...
С тех пор я, само собой, поумнела и прочитала в толстой книге, что застенчивость – оборотная сторона гордости. А тогда мне чего-то вечно не хватало для полноты картины – и не то чтобы последнего удара кисти, а какого-нибудь завитка на раме: то у него брюки пузырями на коленях (а ведь я, любит провозгласить мама, «как-никак из военной семьи!»), то голос самоуверенный, слова будто цедит (и что это он о себе воображает, интересно?), то дурацкими комплиментами так и сыплет – издевается, что ли, на потеху прохожим?! Нет, я не собиралась спешить с выбором. Судьба, не сомневалась я, должна сама все устроить – и чтобы безо всяких сомнений, без страха и упрека, без сучка без задоринки! Что-то вроде принца на белом коне, и желательно с гитарой. И чтобы обязательно под звуки фанфар, или под аплодисменты, или по крайней мере под завистливый шепоток.
И так незаметно я вошла, вжилась в эту роль – роль придирчивой зрительницы в театре. Подруги влюблялись, встречались, выходили замуж, а я только с усмешкой отмечала про себя: этот – деревенщина, тот – облысеет к тридцати, а та, бедняжка, и не замечает, как супруг глазами стреляет направо и налево... Но уж у меня-то, У МЕНЯ будет все не так – совсем не так!
И вот теперь у них серебряные свадьбы! Внуки!!
Не то чтобы я чувствовала себя старухой. Хотя, между прочим... Высказалась же наставительно дылда Крючкова из шестого «Г» в ответ на мое лицемерное «старость не радость!», когда мы с ней вешали шторы: «Нет, Марина Алексеевна, вы еще не старая, вы – пожилая!» Я чуть с подоконника не свалилась! Это она, троечница, меня успокаивала: жизнь, мол, прошла, что ж делать, но есть бедолаги и постарше вас!
Хотя в часы ночного безмолвия я иногда готова согласиться с дурочкой Крючковой: сорок два – это возраст подведения определенных итогов. И даже не в каком-нибудь там социально-имущественном смысле – «У меня дача в двух уровнях с бассейном!» или «Вот недавно прокатилась в Эмираты!» – а хотя бы в самом примитивном, житейском, вроде «Мой принцип – аэробика дважды в неделю и никаких диет» или «Носить черное после сорока можно только с контрастной отделкой».
Но увы, даже таких простеньких правил в моем арсенале как-то не завелось. Наверное, потому, что мой жизненный уклад сложился как-то сам собой, почти без моего участия.
Например, по утрам я обычно ем овсянку: мама твердо убеждена, что овсяная каша – спасение для желудка.
Далее со спасенным желудком я направляюсь на работу. Это совсем рядом, в четырех кварталах. Все считают, что мне дико повезло: школа в двух шагах, никаких проблем с транспортом. И я сама тоже долгое время так считала. Пока не заметила, что ненавижу эти четыре квартала всеми фибрами души.
А может быть, мне хотелось бы вот именно потолкаться в транспорте! Там по крайней мере вокруг живые люди, разбирательства с кондуктором, голоса и смех. В конце концов, можно встретить каких-нибудь знакомых и поболтать! А кого я, спрашивается, встречу между своим домом и школой? Соседей или учеников. Большая радость.
С черным цветом у меня тоже никаких проблем: мама его не выносит. А поскольку она практически полностью обшивает меня с пятнадцати лет, то последней черной вещью в моем гардеробе был сатиновый школьный фартук. Но даже и отлично сшитые по выкройкам из «Бурды» костюмы чистых, нежных тонов смотрятся на мне уныло: во-первых, из-за сутулости, а во-вторых, благодаря привычке неделями носить одно и то же. Наверное, поэтому ученики демонстративно не замечают меня на переменах, а учителя, спеша со звонком на урок, ограничиваются дежурным кивком или чем-то вроде «Здрст, Мрн!» И мне не остается ничего другого, как отрапортовать в ответ: «Здрст, Софгеннадьевна! Светлантольевна! Инсанна!»
Вот интересно: что, если бы в порядке приветствия я вдруг принялась улыбаться каждому бессмысленно-счастливо? Запомнилась бы моя улыбка хоть кому-то на всю жизнь? Кстати, коронок у меня нет – только качественные, натурального цвета фотопломбы. Но и улыбок таких, чтобы о них сочиняли повести, не имеется. И даже одной такой, чтобы вспомниться кому-нибудь спустя годы. Недостаточно развиты лицевые мышцы...
Возможно, все дело в том, что в нашем доме слишком долго не было телевизора.
Вот если бы в моей детской душе поселилась страсть, как тогда говорили, к голубому экрану, – моя жизнь, несомненно, сложилась бы иначе. Я стала бы веселой и находчивой, следя за турнирами КВН; ловкой и грациозной – болея за любимых фигуристов; и весьма вероятно даже, что я увлеклась бы и политикой! А уж от политики буквально один шаг и до активной жизненной позиции, о которой мне лет с шестнадцати прожужжали уши родители.
А может быть, дело совершенно не в этом, а в ужасающей серости жизни отличников. Потому что отличник – это, по сути, человек в ловушке. Получив когда-то первые пятерки благодаря некоторым способностям, врожденной памяти или честолюбивому родительскому надзору, ребенок через пару лет оказывается в плену образа, словно в глухой комнате, стены которой увешаны табличками: «Не сорить!», «Не шуметь!», «Не забудь поздороваться со взрослым!». Со временем к ним прибавляются все новые: «Соблюдай режим дня!», «Дневник – лицо ученика!» и, наконец, само собой, классическое «В человеке все должно быть прекрасно!»
Но где же свобода? Короткие юбки и брюки-клеш? Волна Би-би-си среди ночи? Ведь мне уже пятнадцать! – взбунтуется вдруг взрослеющая отличница. И тут же в глаза полыхнет огненными буквами: «ПРОСТОТА И СКРОМНОСТЬ В ОБЩЕСТВЕННОЙ И ЛИЧНОЙ ЖИЗНИ!» И вокруг загалдят злорадно: «Мари-и-на! Ты же отли-и-ичница!»
