Переселив к себе внучку с правнуком, Дора Аркадьевна серьезно поговорила с Сашей, и тот тоже будто опомнился: после занятий, нигде не задерживаясь, сразу ехал домой, гулял с сыном и был очень мягок с Галей. Решив по настоянию бабушки осенью вернуться в институт, она все лето посвятила тому, чтобы добиться прежней привлекательности. Дора Аркадьевна ласково, но строго следила за ее диетой:
– Не в булках счастье, дитя мое! Ты молодая мама, ты должна быть красивой. Муж у тебя вон какой!
– Да не нужен он мне вовсе! Только для соседей, чтоб не шушукались за спиной!
– Э-э, внученька, не зарекайся! Ты ведь и не стараешься Сашу заметить, точно и нет его.
– Его не заметишь, как же! Вон какой огромный, – пошутила Галя.
– Вот и замечай его почаще. Женщина для мужчины – как для машины свеча зажигания. Без нее с места не сдвинется. Искорка нужна. Я дедушку твоего всегда хвалила. Мусор вынес – ай, какой помощник! Картошки принес – вообще герой. Молока купил – какой умница, никогда ничего не забываешь. Хотя, конечно, что-нибудь он всегда забывал, да все они такие. А похвалишь – расцветет. Вот и старайся.
И Галя старалась. Втянулась в учебу – помогло то, что осенний семестр она проходила повторно и сама удивилась, что, оказывается, кое-что помнит. В общем, жизнь наконец покатилась ровно, без провалов: обычная студенческая семья с ребенком.
– Конечная станция, ла-пуш-ка!
Галя с трудом открыла глаза. Необыкновенно смуглый мужчина в военно-морской форме тряс ее за плечо и белозубо улыбался:
– Ты так сладко спала. Как дети спят, – в его правильной речи чувствовался какой-то непривычный акцент. Не эстонский или финский – эти в Ленинграде не редкость, – а что-то другое, необыкновенное. Гале вдруг показалось, что где-то далеко шумит морской прибой. И… да, еще попугаи на прибрежных пальмах кричат. Она встряхнула головой, отгоняя наваждение.
У Димки лезли зубки, и после бессонной ночи где-то к середине дня позванивало в голове. А сейчас, к вечеру, уже и чудится невесть что!
Но на эскалаторе смуглый военный опять оказался рядом:
– Хосе.
Он улыбнулся, и далекий прибой загремел почти оглушительно…
– Меня назвали в честь Хосе Марти, это наш кубинский поэт и лидер освободительного движения.
– Зачем вы мне это говорите?
– Ты ми-ла-я. Как Мадонна, – он говорил медленно, почти по слогам, точно пробуя каждое слово на вкус.
Галя смутилась. Мадонна? Вынырнув из депрессии, она почувствовала наконец свое материнство: душа переполнялась любовью и нежностью к маленькому Димке, к первому «мама» и доверчиво протянутым ручонкам. И зеркало тут же отразило внутренние изменения: вместо толстой куклы с пустым «пластмассовым» взглядом там появилась очаровательная юная женщина. Глаза стали глубокими и засияли теплым, почти загадочным светом.
– Темно. Тебе не надо идти одной. Я провожу.
Внимание смуглого красавца было неожиданно приятно. Галя иногда просила Сашу ее встретить – идти от метро в темноте было и впрямь страшновато. Но бабушка в последнее время стала сильно сдавать, и оставлять ее одну с ребенком не стоило.
– Как тебя зовут?
– Галя.
– Га-ля, – нежно повторил он.
Она неожиданно испугалась самой себя и поспешила расставить точки над «i»:
– Я замужем. У меня есть сын.
– У меня тоже, – опять улыбнулся Хосе, и Гале вдруг захотелось идти вот так подольше, она даже свернула на кружный путь. – Моя семья на Кубе. У нас всегда солнце.
– Вот я и дома. Спасибо, Хосе, что проводил, – Галя приоткрыла дверь парадного.
– Как я тебя увижу? – он придержал ее руку. – Завтра?
Галя заколебалась – Господи, что я делаю? Но… В конце концов, а что тут такого?
– Хорошо, – тихо согласилась она. – Я в политехе учусь, завтра заканчиваю в три…
– Я буду ждать! Ла-пуш-ка…
Дома у нее все валилось из рук. В ушах звучало нежное «ла-пуш-ка» и шумел океанский прибой. Когда Саша попытался ее обнять, она легко выскользнула и принялась разгребать завал грязной посуды в раковине.
Саша, нагулявшись с многочисленными подружками, в последнее время наконец-то оценил собственную жену. Что подружки! Темненькая, светленькая, рыженькая, худенькая, пухленькая… в общем-то все одно и то же. А Галя – родная и единственная. Саша искренне любовался тем, как она склоняется над конспектами, как играет с сыном: пушистые кудряшки над нежной шеей, женственная гибкость, сияние огромных глаз.
Галя же как будто не замечала перемен. Должно быть, обида за прежнее равнодушие, «квартирантство» и бесконечные измены засели слишком глубоко. Какая любовь без доверия? Да и то сказать – была ли она, любовь-то? Просто обстоятельства так сложились.
Ей снились ослепительно горячее солнце и кипящие – как бурлит вода на сильном огне – грохочущие волны. За линией прибоя вода становилась голубой, зеленой, стеклянно-прозрачной. В глубине фантастическими букетами распускались гроздья разноцветных кораллов. Она пыталась нырнуть, но вода становилась настоящим стеклом, и его осколки больно впивались в тело. Промаявшись всю ночь, к рассвету Галя решила: будь что будет.
Она увидела Хосе издали: прямой, гордый, такой необыкновенный посреди мрачноватой ленинградской осени. Ветер толкал в спину, и она почти летела навстречу…
– Ла-пуш-ка! – он прижал Галю к себе. – Пойдем…
В гремящем переполненном трамвае Хосе нежно подтолкнул ее в угол и загородил собой от всего мира. Галя чувствовала, как его губы касаются ее волос, вдыхала странный, невероятно притягательный запах его форменного кителя… Или это его собственный запах?..
Она даже не спрашивала, куда ее ведут. Только увидев две железные койки под одинаковыми синими одеялами, поняла – они в казарме. Обшарпанный стул, две табуретки, шаткий стол, заваленный книгами…
Хосе усадил ее на единственный стул, опустился перед ней на колени:
– Ла-пуш-ка моя, – от его хриплого шепота опять повеяло шумом океанского прибоя. – Ты… останешься?.. Или… ты можешь уйти…
Галя поднялась, хотя ноги совсем не слушались.
– Вот это – твоя кровать?
– Но… как ты догадалась? Они же одинаковые… – Голос его сорвался.
Почему так трудно дышать? – удивилась Галя и медленно, почти не понимая, что делает, расстегнула верхнюю пуговицу…
Грохот прибоя стал оглушительным, высокое белое солнце сияло все ослепительнее…
– Ла-пуш-ка! Почему ты плачешь?
В сумерках каждая черточка, каждая жилка, каждая линия его смуглого тела, казалось, светится изнутри теплым золотистым светом.
– Мне никогда не было так хорошо, – прошептала Галя. – Но… мне нужно возвращаться.
Хосе поцелуями осушил ее слезы.
