За окном начинало темнеть, когда, перед очередной остановкой, водитель громко объявил:
— Васильевка, бабоньки, не проспите!
— Уснешь с тобой, — незлобно ворчали бабки. — Всю душу вытряс на своей таратайке.
Попутчицы из автобуса помогли найти дом Агафьи Ереминой, что прислала письмо. Она не удивилась Севе, будто знала, приедет сегодня.
— О, какой вымахал! Помню пацаненком. Встретила бы, ни за что не узнала. Наш участковый подсказал, как найти, и, смотри, — приехал. Писала, не верила, дойдет письмо. Да что я с тобой все балакаю. Пошли к Лизе.
Еремина привела Севу в избу матери. Из-под грязного абажура с кистями, едва светила тусклая лампочка, перед иконой коптила лампадка. В полумраке Сева с трудом разглядел больную. Елизавета Петровна лежала на железной кровати, с когда-то блестящими шарами на спинках, придвинутой к стенке. Агафья Никитична силой усадила Севу на краешек, не первой свежести простыни, у изголовья больной.
— Ганя, поверни меня, — еле слышно попросила она.
Никитична развернула больную, чтобы могла видеть сына.
"Неужели мать"? — Увидев старую женщину, назвавшуюся матерью, Сева смутился и не знал, как держаться. Родственные чувства не отзывались в душе. Тяжелый затхлый запах, давно не проветриваемого помещения, полумрак, убогая обстановка — всё вызывало протест.
— Почему решили, я ваш сын?
— Елисейка! Елисеюшка! — шептала женщина. — Я твоя непутевая мать. Прости… Не надо было звать, не надо… Не стерпела. Прости… Прости сыночек! — Она замолчала.
— Да, да… Я все понимаю, — прошептал Сева, тронутый мольбой женщины, в которой едва теплилась жизнь. Сыновние чувства не проснулись в нем, переполняла лишь жалость. Мать она, или не мать, перечить в такую минуту жестоко.
— Все будет хорошо. Лежите.
Больная опять зашевелила губами, Сева с трудом разбирал слова.
— Не хотела позора, Елисейка. Затравили тебя в деревне.
— Злые люди, — подтвердила Никитична. — Симпатичный трехлетний пацаненок был, а люди, показывая на тебя, кривились — немецкое отродье, фрицево семя.
— Сейка, Сейка, — простонала больная и откинула голову.
— Доктора! Есть у вас доктор? — закричал испуганно Сева.
— Фельдшар. Доктор не приедет. Не жилец Лиза, сказал, — Никитична поправила больную, положила подушку повыше. — Отойдет, родимый, отойдет. Фельдшерица укол сделает. Пойдем, покуда ко мне.
Сева уставился на умирающую, и не слышал Никитичны. Его ли мать, чужая — все одно жалко старушку. Вспомнил, какой представлялась мать в детдоме: молодая, красивая хохотунья в платье в синий горох, как у Светланы Агеевны, учительницы в первом классе. Никак, не старой и жалкой.
— Пошли, я сноху пришлю к Лизавете.
Никитична ушла, а он все сидел, не в силах оторвать взгляда от умирающей. "Неужели она и есть мать, которую искал всю жизнь"? Пришла молодая женщина, взяла Севу за руку.
— Пойдемте.
Он неохотно подчинился и пошел за ней в соседний дом.
В избе Ереминых светло и уютно. На полу домотканые коврики, на окнах цветы, телевизор "Рекорд", завешенный салфеткой. В сравнении с домом Елизаветы Петровны здесь жили даже богато. Сын Никитичны Петр радушно встретил Севу. На столе появляется бутыль самогона, соленья. Агафья Никитична накрывала на стол и рассказывала.
— Егор вернулся с фронта, увидел — в семье пополнение, и подался в город. Лизке тут прохода не дают. Немецкая подстилка, шлюха. Пацаны в тебя каменьями, как в паршивую собаку. Ну и надумали отдать в детский дом. Вместе отвезли в Стародубск. Егор и нынче не приехал. Отписала ему: Лизка помирает, приезжай. Не простил. Не приехал. Вот они, мужики, ни какой жалости! До войны счастливее пары не было.
Петр тем временем наполнял стакан за стаканом, Сева пил и не хмелел. Больше он не сомневался мать или не мать. Никитична вспоминала новые подробности.
— Фашистское отродье, фриц, — заплетающим голосом повторял он за Никитичной. — От-ро-о-дье! Были они в детдоме. Лупили их! 3а дело и так. Фриц! Понимаешь, Петя, я фриц? — спрашивал он сына Никитичны.
— Ты-то разе виноват? Война, — успокаивала Никитична.
Сева уронил голову на стол. В голове шумело, мысли путались, не отпускала главная — он немецкое отродье. Умиротворенного спокойствия, пьяного безразличия не наступало,
— Заварила, мать, кашу! Сами не схоронили бы? — выговорил Петр матери, когда Сева задремал, или только надолго замолк.
— Лиза упросила. Всю жизнь держалась, а нынче не стерпела. Сколько отговаривала.
— Представляю, как отговаривала. Жил парень спокойно, считал, родители погибли. Может героями. Теперь… Фрицево семя. Как жить дальше? Ой, бабы!
… К утру, Елизавета Петровна умерла.
***
День похорон выдался по-осеннему дождливым и холодным. Сельское кладбище, окруженное островком голых берез и тополей с вороньими гнездами, довольно далеко от села, на взгорье. Когда-то стояла здесь и небольшая церквушка, остались одни стены. Мужики привезли на телеге гроб, с десяток старушек вынуждены были тащиться в гору пешком. Могилу для Елизаветы Петровны выкопали рядом с тремя молодыми березками, тесно прижавшимися друг к дружке. Никитична всплакнула. Сева с утра был в изрядном подпитии и, теперь, обняв березку, не очень понимал, что происходит. Одна из женщин подсказала бросить горсть земли на гроб матери, кинул несколько комьев, вытер руки о куртку.
Поминки с даровой выпивкой собрали в избу Агафьи Никитичны Лизиных однолеток и молодых, не знавших покойную, но охочих выпить на дармовщину. Односельчане постарше вспоминали её мужа Егора Ивановича, войну и немцев. О Лизе говорили мало, больше волновали сегодняшние дела, приближающая посевная. С интересом рассматривали Севу, шептались с Никитичной. Сева был здесь чужой. События последних дней развивались слишком стремительно, чтобы осознать всю их значимость. Даже когда односельчане подтвердили, что Лиза отдала в детский дом ребенка, зачатого от квартировавшего немецкого офицера, Сева не примирился с правдой.
***
Егор Иванович — тоже получил письмо от Агафьи Никитичны с просьбой приехать проститься с Лизой. Найти его не составило труда. После войны он осел в районном центре. Партийный фронтовик, быстро пошел в гору, стал членом райкома партии, занимался заготовками сельхозпродуктов от населения и был известным человеком в районе. Женился. Односельчане Лизы часто встречали его фамилию в районной газете. Не раз приезжал по делам и в Васильевку, но ни с кем из бывших знакомых не встречался. Лиза тоже не искала с ним встреч.
До войны танковая часть Егора проводила учения недалеко от Васильевки и вечерами красноармейцы заполняли село. До утра заливалась гармошка. На танцах Егор и познакомился с деревенской красавицей Лизой. Симпатичная бойкая девушка увлекла танкиста, и, демобилизовавшись, Егор приехал в Васильевку, остался трактористом, позже заведовал мастерскими в МТС. Три дня гуляла Васильевка на их свадьбе. Молодые построили дом и зажили припеваючи. Завидная сложилась пара. Дитя завести не успели — началась война. Егор в первые же дни ушел на фронт. Судьба оказалась благосклонна к нему, несколько раз несерьезно ранили, и, отвоевав до последнего дня, вернулся целым и невредимым. А дома встретили горьким известием, жена спуталась с немецким офицером и приготовила "подарок". Как ни любил Егор жену, простить не смог и в первый же вечер уехал к матери в Стародубск.
