— Эх, какой мужчина! — тыкала она меня в бок, как только мы оставались наедине. — Где нашла? А постарше нет? А отец у него кто?
— Летчик-герой, — буркнула я наконец. — Трагически разбившийся на важном и секретном задании правительства.
— Что, в Америке тоже матери-одиночки бывают? — скисла мама. — Эх, а я думала…
— Что ж они — не люди, что ли? — пожала я плечами.
Но мама все равно тайком отвернула фотографию папы лицом к стене перед тем, как снова пристать к Дэрилу с расспросами про его большой красивый дом с бассейном и белым забором. Ведь у него сбылась американская мечта?
— Эй! — сказала я, заметив маневры с фото.
— Нет, забор красный, — сказал Дэрил, которому я успела перевести вопрос.
— Ты его русскому-то выучи! — Строго велела мама, делая вид, что не обратила внимание на мое возмущение. — Хотя нет… Нет, не учи! Уведут! У вас девки хваткие, а американцы все еще в моде.
Я закатила глаза и ушла на кухню, мстительно оставшись там мыть посуду. Пусть цвет забора обсуждают на языке жестов.
Но стоило вернуться со знаменитым, дождавшимся нас пирогом, хотя мама утверждала, что это требовало максимального напряжения силы воли, так он был вкусен, как меня снова атаковали вопросами.
Точнее — Дэрила. Мой грядущий отъезд неизвестно насколько волновал родную мать гораздо меньше американского быта. Ну да, чего уж там. Я ей за сорок с лишним лет поди надоела уже, а тут свеженькое!
— Так ты в настоящем кино снимаешься? — спросила мама, едва дождавшись, пока я прожую. Спасибо ей за это, могла бы поперхнуться.
Дэрил кивнул, глядя честными-честными голубыми глазами. И на всякий случай ослепительно улыбнулся. Ну да, дескать, где ж мне еще сниматься, только в самом что ни на есть НАСТОЯЩЕМ кино!
— В голливудском?! — подпрыгнула мама на стуле.
— Ну, не совсем. Саму кинопроизводственную индустрию за пределами Калифорнии принято называть Голливудом, но на самом деле это не единый какой-то холдинг или фирма, это просто место, где находятся самые крупные студии. И не только крупные, тут базируются и более мелкие, которые продают потом свои фильмы крупным, чтобы те выпустили их в мировой… — Дэрил осекся, увидев мое лицо, на котором я изо всех сил изображала крайнюю заинтересованность. — Да. В голливудском.
— Но в Россию его фильмы не привозят, — улыбаясь, добавила я от себя. — Потому что они пока не хиты и не блокбастеры.
— Ничего, — утешающе заворковала мама. — Какие твои годы! Еще прославишься. Как этот… как его? Который после сорока начал все премии отхватывать? Лиль, напомни!
— Понятия не имею, о чем ты, мам, — хихикнула я, косясь на Дэрила, который как раз после сорока и стал «отхватывать».
— Ну неважно! — махнула она рукой. — Пирог ешь… хотя нет, не ешь! Растолстеешь! Вон какой красавец, таким и оставайся, тогда все роли твои! Давай я буженинки лучше отрежу!
На прощание Дэрилу подарили банку шелковичного варенья под лозунгом: «У вас такого и нет, небось!» и очень теплый пушистый шарф, который ему точно пригодится в солнечной Калифорнии.
Меня мама подержала в объятиях лишь на пару секунд дольше обычного и поцеловала в обе щеки на прощание, заверив, что всегда знала, что я не пропаду.
Кажется, этот мужчина заменил меня в мамином сердце!
Квартиру договорилась пока оставить, как есть. Если не приживусь, то вернусь. Не вернусь через год — можно сдавать. Поэтому я безжалостно выкинула половину одежды: старой, чиненой, той, под которую я еще похудею, и той, под которую не похудею уже никогда. Оставшегося хватило на два больших чемодана.
Детские вещи запаковала в коробки, впервые с их отъезда обнажив стены комнат Дашки и Сеньки.
В последние часы перед отлетом вырвалась побродить по городу.
Честно говоря, я не была уверена, что не сбегу через неделю из одного из самых привлекательных мест в мире.
Миллионы людей стремятся туда, я и сама думала, что жить в Лос-Анджелесе — это как купить целую коробку лотерейных билетов вместо одного. Но я ехала не в город, где исполняются мечты, я ехала проверять на прочность свою любовь.
И было мне очень-очень страшно…
Под видом прощания с Пензой, я бродила по улицам, невольно вспоминая прошедшую тут жизнь: как мы ели разноцветное мороженое из железных креманок в кафе, как катались на аттракционах и стреляли в тире, выпрашивая монетки у родителей, прохожих и даже целенаправленно прочесывая улицы в поисках потерянных копеечек. На удивление много денег раньше теряли люди! Сейчас такого нет. Или я меньше смотрю под ноги?
Здесь открылся один из первых интернет-клубов, и я прибегала посидеть в чате. Но толпы парней, привыкших следить за тем, как другие играют из-за плеча, сильно мешали флиртовать с незнакомцами со всей страны.
В этом ресторанчике на площади подавали совершенно божественное азу, а отсюда шел автобус до окраины, и если там пересесть на следующий, можно было попасть на дачу к Димке, где мы зависали летом неделями.
Но Дэрил прав в том, что ни от кого из нас не ожидали ничего необычного.
Уехать в Москву, эмигрировать в Израиль — а уж оттуда уже можно мечтать.
Вот так, напрямую, рвануть в Голливуд с мужем-порнозвездой — это только Лилечка могла отжечь… сказали бы обо мне в старших классах школы. Но не спустя двадцать пять лет.
Блин, а ведь тогда я еще считалась безбашенной оторвой. И даже красоткой — и не сомневалась в этом. Когда это все ушло? Растаяло, просыпалась песком времени сквозь пальцы, превратив в Лилию Андреевну Белову, которая так боится людских сплетен, что даже уезжая навсегда, никому не решается сказать — с кем.
И даже куда — я отделывалась увертками, расплывчатыми настолько, что в глазах подруг видела недоверие.
Но Дэрила встречали многие, в его происхождении не сомневались. А будут считать, что я отправляюсь на ферму в Техасе коровам хвосты крутить — так и пусть их!
Погладила напоследок стены в комнатах детей, как будто прощаясь с ними самими. Арсению решила пока не говорить, а Дарье сказала, сразу пообещав ей билет, как только она по мне соскучится. Билет в Голливуд ее заинтересовал гораздо больше моего будущего мужа, про которого она фыркнула: «Ну я же говорила!»
Больше меня здесь ничего не держало.
А под окнами уже ждало такси.
Атлантика. Надежность иллюзий
Я никогда не считала себя ревнивой.
Как у любой нормальной женщины, у меня были все эти теории про то, что пока еще ничего нет — ревновать вредно, а когда уже что-то есть — бесполезно.
Ревность, правда, никогда не приходит, когда ты к ней готова. Ни когда еще ничего нет, ни когда уже все есть. Обычно болтается где-то в «серой зоне», где ни то, ни другое.
Я росла в те времена, когда глянцевые женские журналы типа «Космо» активно пропагандировали мудроженственность и эмансипацию одновременно.
«Все мужчины изменяют!» — говорили они. Все. Абсолютно. Рано или поздно. Неоспоримый факт. С этим надо просто смириться и принять.
Ну, а что делать потом — вот здесь и начинается твое поле битвы, сильная независимая женщина.
Хочешь — вдыхай в отношения новую жизнь с помощью сексуального белья и ста техник затейливого минета.
Хочешь — становись его «тихой гаванью», куда он всегда вернется. К умытым умненьким детям и фирменному ростбифу с черносливом, который никакая соперница не научится делать так, как ты.
А не хочешь — превращайся в роковую разбивательницу сердец. Сама будь той, с кем изменяют. Правда у последнего предложения срок ограничен, после тридцати в роковухи не берут.
Спасибо Валере, я избежала метаний — подавать ростбиф с черносливом в корсете и чулках или кормить устрицами для потенции, помахивая заявлением на развод, пока в соседней комнате плачут дети. Долго ничего наивно не замечала, а потом он одним махом избавил меня от сомнений, уйдя в тот же вечер, когда все рассказал.
