Анзор вздрогнул, узнав голос моего защитника, как и я…
Дружок его, как по волшебству, испаряется. Но Анзор медлит. Тот еще говнюк. Прям чувствую, как в нем борются два начала. Одно трусит, пятится назад, а другое слишком сильно вцепилось в свою добычу.
— Анзор, ты оглох? — повторяет голос сзади еще более грозно.
Тот все-таки отступает, оценив соотношение сил, напоследок сильно дернув меня за косу.
— Еще поговорим, — шепчет мне сквозь зубы, и я медленно оседаю на землю, словно оглушенная происходящим.
Чувствую Его шаги. Встает рядом, нависает. А я все еще предательски плачу. Вспоминаю чесночную вонь изо рта Анзора- и вырвать хочется… Не хочу опять этого всего, не хочу этих издевательств, гнобления. Этих камней по щиколоткам, а теперь еще вот этого-чего-то наглого, грязного, пошлого… Как мне вытерпеть еще один год, последний год в школе рядом с этим Анзором…
Молча протягивает мне руку. А я машинально ее беру. Она большая, мозолистая. Словно лапа медведя… Хотя откуда я знаю, какая лапа у медведя…
Дергает вверх, достаточно резко. Я встаю. Вытираю слезы. И вдруг чувствую, как он проводит большим пальцем по скуле. Только сейчас понимаю- там болит.
— Это он сделал? — хрипло шепчет.
Я молча киваю, поднимая на него глаза. И вздрагиваю. Мы оба вздрагиваем. Не знаю, что это было, но словно молния между нами ударила. Я прям увидела эту вспышку. Поклясться могла, что увидела.
И его… Так близко никогда я его не видела. Он такой красивый, оказывается. Какой же он красивый. А я раньше даже поднять глаза на него боялась. Он всегда мне казался таким пугающим… Таким небожителем… Куда мне смотреть на лидеров… Я была загнанной овцой, предметом постоянных шуток и приколов одноклассников. Сносила эти издевательства год от года, мысленно считая секунды до лета, потому что летом, если получалось, мама отправляла меня к своей сестре в станицу под Краснодаром, на ее родину. И там я могла выдохнуть хотя бы немного. Там тоже меня могли и обозвать чуркой, и начать задирать, но это было не так больно и не так страшно, как здесь, на земле, где я родилась… Добрее они все были там что ли… Да и без меня там было кого трогать… Свои героини, так сказать.
— Он больше никогда тебя не тронет, Лала… — прошептал он почти одними губами… А я вздрогнула, впиваясь в него глазами… Словно мне вдруг стало можно… Словно я коза, которую запустили в огород и разрешили поесть все, что там росло. И я ела… Поглощала… Впитывала этот образ. Его широкие плечи, сильные жилистые руки, волевой подбородок, острые скулы, большие светлые глаза, красивые полные губы, ровный нос, похожий на профили древнегреческих богов. Он был словно высечен из камня. Словно огранен самой природой какой-то идеальной, до невозможности красивой, но аскетично-лаконичной огранкой. Алмаз…
И это его «Лала»… Никто никогда не называл меня Лала, кроме отца… Так давно это было, что я бы и не помнила, если бы не книга сказок, которую он подписал мне на день рождения… Я читать- то тогда не умела… Но он ведь знал, что наступит день, когда смогу… И наступил, конечно… Просто тогда я уже в сказки не верила…
— Не бойся его… Никого больше не бойся… Со мой тебе надо бояться только меня, Лала…
Глава 4
Глава 4
О том, что что-то изменилось, я поняла еще до неприятного инцидента с Анзором, тогда, когда приехала в конце августа со станицы. Загоревшая на местном озере, откормленная теткиными харчами. У нее было сытнее, чем у нас с мамой- почти каждое утро свежее молоко, жирная сметана, мясо… Мы мясо могли позволить себе только по праздникам, а ту скудную порцию молока, которое давали две наши старенькие коровы, мы продавали в сельском магазине, чтобы хоть немного прибавить к маминому скромному доходу. У мужа тетки был свой автосервис, да и сама она торговала на рынке турецкими вещами. Так что какие-никакие деньги да водились. А краснодарская земля была плодородна- что ни посади, все вырастало, где семечка ни упади, будет тебе через месяц росток. Это не то, что у нас- легче зубы дракона прорастить, чем пшеницу в этой каменистой, сухой земле…
В тот день я шла за хлебом в сельский магазин. На мне был невообразимо красивый, как мне казалось, белый сарафан из шитья. Тетя подарила перед отъездом. Вещица из тех, что она продавала на рынке. Оказалась бракованной- нижний ряд кружев был другим, то ли по ошибке, то ли потому, что на кустарной фабрике закончились такие, как были пришиты выше. Покупатели вредничали, не брали… Тетка даже решила грешным делом этот нижний ряд не из той серии отпороть.
— «Может переделаем и купят», — сказала мне и попросила примерить, чтобы прям на мне его и перешить. Я его надела- а оно мне как влитое. Вот она и плюнула, решила мне отдать платье. Очень уж оно мне шло…
— Красивая ты, Камилка, родилась у этих чертей… Убегать тебе надо от них… Сожрут они тебя…
А я с удивлением смотрела на себя в зеркало и не узнавала. Куда делась та угловатая худая девчонка с затравленными глазами. Из зеркала на меня смотрела высокая, фигуристая девушка с длинными волосами цвета вороньего крыла, огромными карими глазами и белоснежной кожей. И мне отчаянно хотелось похвастаться собою новой, выросшей за это мое пятнадцатое в жизни лето под щедрым солнцем краснодарской пашни, среди пьяных от посиделок на забродившем арбузе августовских мух и насыщающего аромата вареной кукурузы с желто- зелеными волосами… Мне казалось, что сейчас увидят меня все в селе- и обомлеют. Перестанут шептаться вслед, хихикать исподтишка, задирать… Наивная я была… Не понимала, что в моем положении красота- это еще большее проклятие, чем наша бедность и отсутствие мужчины-защитника в семье.
В тот день я шла к магазину и трепетала- новое платье, новая я. Волосы распустила зачем-то, дурочка. Новые гольфы. Белоснежные… Вдруг чувствую, как на меня сыпется листва и черные спелые ягоды сверху. Слышу звук трясущихся веток. Поднимаю глаза наверх- и вижу Алмаза на огромном тутовом дереве. И взгляд его на меня сверху вниз- какой-то терпкий, пьяный… Посмотрел и ухмыльнулся. В тот день он впервые в жизни на меня посмотрел… Впервые… И я прям оторопела… А потом опускаю глаза на белоснежное платье и ужасаюсь- оно все в темно-сиреневых пятнах от сока тутовника. А ведь он не отстирывается… Всё, вещь на выброс… Может в городе в химчистке его бы и почистили, но куда мне до химчисток. В нашей холодной, как лед, воде с родника, с сухим и вонючим куском хозяйственного мыла, я никогда не смогу выбить из тонкого хлопкового кружева эту сиреневую черноту… Слезы брызнули из глаз. Понеслась домой…Сижу на лавке у сакли. Хочется выть от беспомощности и обиды. Но не хочу расстраивать мать. Собираюсь с силами. Захожу в дом, снимаю новое испорченное платье и кладу его в шкаф, подальше, чтоб ни мама не нашла, ни мне оно глаза не мозолило… Красивой быть захотела… Куда мне… Быстро же меня приземлили… Хорошо хоть, коровьими какашками не закидали, а ведь могли…
А через пару дней было первое сентября. Суматоха начала учебного года. Линейка, первый звонок, накрахмаленные передники поверх черных платьев, учебники из школьной библиотеки, сладко пахнущие бумажным клеем, изрисованные и изорванные предшественниками, гомон одноклассниц после летних каникул- кого уже засватали, за кого уже заплатили для поступления, кто что делал и куда ездил… Очередные приколы одноклассников…
В один из вечеров, сидя дома и делая уроки, я услышала, как по стеклу окна, еле слышно, ударил маленький камушек. Стекло осталось цело, потому что удар был очень слабым. Выглянула- все тихо. Мама была в школе, убиралась после вечерней смены. Уже стемнело, было немного не по себе. Меня всегда пугала, тревожила ночь в горах… Вышла на крыльцо, всматриваюсь в прохладную темноту и вдруг нога что-то цепляет. Опускаю глаза и вижу, как опрокидывается белое эмалированное ведро с гулким стуком о циновку, а из него сыплются ягоды черного тутовника. А еще рядом лежит какой-то газетный сверток. Оглянулась по сторонам. Никого поблизости не было. Только сердце невольно забилось, потому что по вискам бьет догадка… Быстро собрала прямо руками рассыпавшиеся ягоды, измазав руки в сладко-липкий сок. Взяла сверток и зашла домой, на свет. С нетерпением разорвала его и увидела белое платье. Оно было другое. И не моего размера. Немного больше. Но тоже с кружевом… Я приложила его, глядя на себя в зеркало серванта, и сердце мое впервые забилось как-то по-особенному быстро…
