— Ты сама виновата в случившемся, — сказал он раздражённо. Я так удивилась, что даже нашла в себе силы посмотреть в его ледяные глаза. Я безумно любила их серый цвет, трепетала, когда Егор улыбался, и его взгляд становился светло-серебристым, манящим. Но тогда передо мной будто чужой человек оказался: злой, раздражённый, ядовитый.
— В чём моя вина?
Зачем я только спросила? По сей день не понимаю, почему не наорала на Егора, почему не сбежала сразу же, как только застала его в постели с лучшей подругой.
— Ты на самом деле дура или умело прикидываешься? — взбесилась моя первая любовь. — Да ты же никакая в постели! Жмёшься вечно к стеночке, стесняешься, глазки в пол опускаешь, мычишь что-то. Я не такая, я жду трамвая — выключи свет да трахай меня в кромешной темноте! Мало того, что я пять месяцев ждал, пока ты целку свою отдашь, так ещё и потом приходилось дрочить при живой-то девушке.
— Но я же тебе объясняла…
— Ага, больно тебе было, неприятно, — скривился он и треснул ладонью по столу. — Но ничего ведь не изменилось, когда у тебя там всё зажило. Лежала бревном и смиренно ждала, когда я кончу.
— Почему ты раньше ничего не сказал? Всё же не так было!
— Именно так! У меня десятки девушек до тебя было, и все бурно кончали, орали, как в порнухе, когда я их трахал. Одна ты ледышкой оказалась. Даже отсосать тебя не заставишь. «Ой, я пока не готова, Егорушка, давай попозже», — передразнил он мои интонации. — А я — нормальный мужик, которому необходим классный секс, ясно?
— И ты решил трахнуться с моей единственной подругой?
— Она первая на меня запрыгнула, — он издевательски усмехнулся. — Видишь, нормальные бабы от мужиков текут и с радостью ножки перед ними раздвигают. Бери пример со своей подружки. Всё она правильно делает.
Я не знала, что Егор может быть таким — циничным, безжалостным, холодным. Раньше он казался добрым, милым, понимающим. Хорошо притворялся. Я верила ему и очень его любила. А секс… Не все девушки испытывают оргазм, я решила быть честной с Егором, поэтому ничего не симулировала. Оказывается, нужно было притворяться и стонать, как в порнухе.
— Сволочь ты, Егорушка. Закомплексованное жалкое убожество, которое бабу в постели удовлетворить не может, — громко сказала я и почувствовала даже нечто похожее на радость, когда Егор разозлился, глазами гневно сверкнул, даже кулаки сжал, чувствуя себя униженным и оскорбленным.
Я впервые тогда соврала ему. Сказала те глупые слова, чтобы причинить Егору хоть немного боли, хотя бы самую малость. Он хороший любовник, не зря ведь говорил, что все предыдущие девушки с ним легко кончали. Это со мной что-то не так. Во время секса я чувствовала приятное тепло, которое слишком быстро исчезало. Мне нравились поцелуи, объятия, краткие мгновения прелюдии, а сам процесс не вызывал интереса. Егор убеждал меня, что всё хорошо, что я обязательно научусь испытывать оргазм. Зачем он только врал? Лучше бы прямо сказал, что неудовлетворён, и расстался со мной, а не изменял…
С того дня прошло три месяца. Я стала чёрствой и циничной. Поселилась в другой комнате, чтобы не видеть бывшую подругу, сменила место работы, чтобы ничего не напоминало о Егоре. Именно в ресторане я с ним и познакомилась. Он — мажор, сын богатых родителей, а я — простая официантка из обычной семьи. Наши отношения были обречены с самого начала. Но он так красиво ухаживал, а я так сильно хотела верить в сказку о Золушке!
Больше я не допущу ошибок. Никогда не влюблюсь в богатого мужчину, никогда не найду новых друзей, никогда не доверюсь другому человеку. Хватит! Отныне я сама по себе.
4
Воспоминания обрывает звонкая болтовня соседок и звук работающего фена.
Комендантша поселила меня к истеричным старшекурсницам, с которыми я начала воевать на второй день проживания. Они постоянно шумели, на полную громкость включали сериалы или музыку, не мыли за собой посуду, и в грязных тарелках постепенно зарождалась новая форма жизни. Эти клуши даже за собой особо не следили.
Сначала я была в шоке: они же всё-таки девочки, неужели не могут пол помыть, кровать заправить, ногами грязными не топтаться по свежему постельному белью? Однажды я увидела, как Ирка, самая неряшливая соседка, выкидывает половину жареной курицы в унитаз. Естественно, туалет засорился, комендантша вызывала сантехника. Я Ирку не сдала, но она так и не поняла, в чём её вина. Косила под дурочку. Ну или я слишком высокого мнения о её умственных способностях.
На бытовой почве мы и начали ссориться. Одна против трёх, я сразу потерпела сокрушительное фиаско. Срач никуда не делся, зато на меня стали косо смотреть, словно мыть посуду и убирать комнату — это какое-то унизительное ненужное занятие.
Дальше — больше. Соседки начали приводить своих мужиков, бухать с ними до трёх ночи, а потом трахаться под одеялом, особо не пытаясь приглушить стоны и шлепки. Я обратилась к коменданту общежития. Доносчиков никто не любит, после этого у меня чудесным образом сломался ноутбук, а новую курточку будто вываляли в грязи.
В такой обстановке я живу с сентября. Вечно напряжённая, в ожидании очередной подставы, с постоянным недосыпом после изнурительных рабочих смен, я медленно угасаю. Университет, ресторан, визги противных соседок, краткий сон — и всё повторяется по кругу. И света в конце туннеля я пока не вижу. Комендантша отказывается меня переселять, а на съёмную квартиру нет денег. Я завалила прошлую сессию, потому что аккурат перед решающим экзаменом застукала Егора с Маринкой.
Так я осталась без стипендии. А теперь ещё и без высокооплачиваемой работы.
Сама виновата. Выбрала гордость, а не деньги.
Я выхожу из комнаты. Набираю номер мамы.
— Привет, дорогая. Как твои дела?
— Всё отлично, — прислоняюсь к шероховатой стене. По коридору бегают студенты, умываются, готовят завтраки, спешат в университет. А у меня сегодня последняя смена.
— Как учёба? Стараешься? Никто тебя не обижает?
— Никто, мам. Ты сама-то как?
— Хорошо, доченька. Витюша на работу пошёл, у него какое-то важное совещание в обед, он весь на нервах был. Я так волнуюсь за его здоровье! Ты ведь сама понимаешь, нельзя целыми днями у компьютера сидеть, а он только этим и занимается. Совсем зрение себе угробит, — причитает мама.
Я скребу ногтём зелёную краску на стене. Она поддаётся нехитрым манипуляциям, раскалывается, падает вниз. Указательный палец окрашивается в белый цвет. Общежитие триста лет никто не ремонтировал. Всё древнее, грязное, побелка виднеется сквозь потрескавшийся слой болотной краски.
— Ничего с твоим Витюшей не случится, — раздражённо говорю, перебивая маму.
— Не называй его так, это некрасиво. — Из трубки доносится удивлённым возглас, а потом мама сдавленно, полушёпотом тараторит: — Маюш, я не могу больше разговаривать — Витенька вернулся. Наверное, забыл что-то. Люблю тебя! Пока.
Даже не успеваю толком с ней попрощаться.
Забавно, что после тридцати можно потерять голову от нахлынувших чувств. Мама очень изменилась, когда начала жить с Виктором. Она ловит каждое сказанное им слово, обслуживает взрослого самостоятельного мужика: постоянно готовит новые изысканные блюда, убирает его двухэтажную квартиру, стирает и гладит. Маме нравится такой образ жизни, и я бы слова плохого не сказала о Викторе, если бы он не превратил её в покорную игрушку.
Из-за него мама бросила хорошую работу и полностью растворилась в мужчине. Она подчиняется ему во всём, принимает любую его точку зрения, никогда не перечит и не спорит. Витюша сказал, что ей идёт короткая причёска, и мама тут же подстриглась. Витюша не ест разогретую пищу, а только свежеприготовленную — и мама целыми днями стоит у плиты, выдумывая что-то новенькое и вкусное. Витюша запретил давать родной дочке деньги — и мама даже не подумала ему возразить.
Как только мне исполнилось восемнадцать, я осталась без копейки в кармане. Так решил Витюша. Кстати, он обеспеченный мужчина, занимает руководящую должность в строительной компании. Наверное, поэтому он жёсткий, бескомпромиссный человек. Совершеннолетняя? Будь добра — добывай деньги сама.
