Подарил ей шикарную машину, которую она продала за еще большие деньги. Он дает ей больше алиментов, чем нам может понадобиться, но она тратит их на наркотики, алкоголь и своего парня. На что угодно, лишь бы удовлетворить свои потребности, а не мои.
— Он купил мне машину? — спрашиваю я.
Она взволнованно хлопает в ладоши.
— Хочешь пойти посмотреть? Она в гараже. Я помогала ему выбирать ее.
Качаю головой, в надежде, что она не покрасила ее в розовый цвет, чтобы соответствовать ее характеру.
— Уже поздно. И я устала.
Перелет из Калифорнии в этот гребаный город на побережье Орегона занял не так уж много времени, но ей не нужно этого знать. Мне бы не помешало немного поспать.
Она кивает, ее улыбка меркнет.
— Конечно. Давай я провожу тебя в твою комнату, — говорит она так, будто я не помню, где останавливалась в прошлый раз.
Оставляю все на стойке и следую за ней вверх по парадной лестнице, замечая отсутствие картин на стенах. Моя комната — первая дверь слева.
К моему удивлению, интерьер не похож на комнату подростка, которого вырвало. Она большая, с белой двуспальной кроватью и подходящим длинным комодом. С большими эркерными окнами, открывающими вид на лесной массив на заднем дворе, и телевизором, закрепленным на стене. Она выглядит так же, как и тогда, когда мне было семь лет.
Когда она смотрит на меня, я вскидываю бровь, отчего она нервно смеется.
— Я не знаю, что сейчас в моде. Но я подумала, что мы могли бы пройтись по магазинам на этой неделе, и ты сможешь выбрать что-нибудь для своей комнаты.
— Спасибо. Звучит неплохо, — говорю я, протягивая руку, беря с кровати темно-серый шарф.
— Я купила их, тебе, сегодня, — говорит она, протягивая другие четыре шарфа разных цветов. — Сейчас температура поднялась до пятидесяти [1], но ночью по-прежнему холодно. Не знала, есть ли у тебя что-нибудь, ведь в Калифорнии довольно тепло.
— Спасибо, — благодарю, бросая их на кровать, покачиваюсь в Chucks [2]. Просто хочу, чтобы она ушла. Одна особенность жизни с мамой заключалась именно в том, что я всегда была одна, и мне это нравилось. Тишина важнее бесконечной болтовни в любом случае.
— Что ж я оставлю тебя одну, чтобы ты освоилась. Понимаю, что уже поздно. — Она подходит ко мне и снова обнимает. — Я так рада, что ты здесь, Остин. — Затем она отстраняется и идет к двери, чтобы уйти, но останавливается. — О, Остин. Будь готова к десяти утра.
Хмурюсь.
— Куда мы едем?
Она ярко улыбается.
— В церковь. — Затем закрывает дверь.
Падаю на кровать, закрываю глаза. Мама отправляет меня к отцу, а он заставляет свою молодую жену-подростка нянчиться со мной. Жизнь не может быть хуже.
Достаю сотовый из заднего кармана, чтобы проверить, нет ли сообщений. Нет. У меня такое чувство, что мои друзья уже забыли обо мне. У меня их и так было немного. Покопавшись в сумочке, достаю свой дневник. Он был у меня столько, сколько я себя помню. Это моя терапия, когда нужно с кем-то поговорить, но никого нет рядом. Чем старше я становилась, тем меньше мне хотелось разговаривать с людьми. Дети моего возраста не хотят слушать о моих проблемах.
Поднимаюсь, когда слышу рев моторов и громкий бас снаружи. Подойдя к окну, выглядываю наружу из-за деревьев и вижу свет фар. Параллельно дому тянется грунтовая дорога. Помню ее с прошлого раза, как я останавливалась здесь. Раньше она вела к кладбищу на вершине холма, в паре Белый внедорожник какой-то марки останавливается первым, и две передние двери открываются. Я не могу разглядеть людей — слишком далеко и слишком темно, но они высокие. Вторая подъехавшая машина — маленькая черная двух дверная.
Быстро насчитав пять тел, наблюдаю, как все они направляются к задней части багажника. Открывают его, и один наклоняется и тянется вниз. Он вытаскивает мужчину. Тот падает на импровизированную гравийную дорожку в попытке отползти в сторону.
— Какого…? — Запнулась я, когда двое мужчин схватили его. Один за ноги, другой за голову, и пошли вместе с ним.
В итоге один мужчина захлопывает багажник, а другой вытаскивает из внедорожника черный вещмешок. После чего они уходят. Пригибаюсь, проверяя, не видят ли меня, но это глупо. Они ведь не знают, что я здесь, наверху, а сейчас уже одиннадцать вечера субботы.
Знают ли они, что здесь живет мой отец? Хотя деревья закрывают большую часть этой стороны дома, его все равно видно с того места, где они сейчас находятся. Неужели им просто все равно?
Подойдя к своему чемодану, я достаю черную толстовку и надеваю ее, прежде чем выйти из комнаты. Я быстро спускаюсь по лестнице и иду в заднее фойе.
Я открываю заднюю дверь достаточно, чтобы протиснуться, а затем, приседая, иду в дальний угол террасы. Я выглядываю из-за перил и вижу пять фигур. Двое по-прежнему несут мужчину, двое других держат в руках фонарики, освещая себе путь, а пятый идет позади них. Руки в карманах черных джинсов, голова опущена. Никто из них, похоже, не торопится.
— Я не знал… — причитает человек, которого они несут, в то время как другие смеются над ним. — Пожалуйста, — умоляет он. — Она никогда не говорила мне.
— Лгала? — спрашивает один, фыркая. — Наберись мужества и признай это, мужик.
— Вы меня убьете, — плачет он.
Они не реагируют на это заявление.
Листья и ветки хрустят под их весом, они идут все дальше и дальше от дома и вверх по холму в сторону кладбища.
Я прищуриваюсь и едва могу различить их фонарики. Куда они идут? Неужели они действительно планируют убить его? Или просто поиздеваться над ним? Я не могу не знать.
Приняв решение, я встаю, натягиваю толстовку на голову, и устремляюсь за ними.
Я следую за их
