остальные слушают, украдкой ковыряясь в телефонах. В открытую не решаются, я с невоспитанностью борюсь.
Далее по плану ложка дегтя, то есть поведение. И произошедший на этой неделе вопиющий случай кражи, из-за которого мне придется идти к инспектору по делам несовершеннолетних и решать вопрос с постановкой ребенка на учет.
Завершать все надо исключительно на позитивной ноте, но на какой, я пока не придумала. Ничего, по ходу пьесы соображу. Не зря же филолог. Умение чесать языком часами ни о чем – мое коронное и отточенное годами.
Но к дегтю я не успеваю приступить. Открывается дверь кабинета, и знакомый нахальный голос спрашивает:
– Здесь восьмой «Г»?
Я разворачиваюсь и с изумлением изучаю крепкую, высокую фигуру вошедшего. Он в мотоциклетных штанах и куртке, в руках – шлем.
И да, у него в самом деле темные волосы.
Вчера я как-то не успела рассмотреть.
И изгиб губ… Ну да, немного хищный все же…
Меня опять тянет на ржач, довольно истерический, кстати, но приходится сдерживаться. Все же родители учеников здесь, неудобно как-то.
– А вы чей отец?
Я вот его точно не видела ни на линейке школьной (это вообще не странно, учитывая, что даже не все восьмиклашки на линейку соизволили явиться, чего уж про их родителей говорить?), ни на собрании в начале года. Я бы точно запомнила его. Точно.
Он смотрит на меня, прищуривается, узнавая. И радостно скалится.
– Ничей пока что! Но работаю в этом направлении!
В классе раздаются смешки, я оборачиваюсь и вижу, как некоторые мамочки плывут буквально, глядя на него.
Ну да, здесь я согласна, есть от чего плыть.
Он, кстати, похоже в курсе, какое впечатление производит на женщин, потому что оглядывает класс и самодовольно улыбается.
А я начинаю злиться.
Ну вот что это такое?
Не на собрании же родительском! Не в школе же!
– Тогда вам не сюда, я думаю.
– Не, сюда. Лена Митрошкина здесь учится?
– Эээ… – я припоминаю тихую и скромную Лену Митрошкину и киваю.
– Ну вот! Я – ее дядя! Ее родители никак не успевают сегодня, они улетели отдыхать, вот я и пришел.
– Ну что ж… – мне ничего не остается, как пригласить его пройти. – Проходите.
Он идет через весь класс, в самый угол, на последнюю парту. И чувствуется в этом многолетняя привычка. Словно он всегда на задней парте сидел.
Меня эта память тела забавляет.
А вот потом уже не до забавы.
Потому что этот… дядя смотрит на меня с задней парты.
И очень даже неприлично смотрит!
Сначала я думаю, что мне это кажется.
Начинаю рассказывать про кражу, родители ученика, укравшего мобильный телефон стоимостью десять тысяч рублей, по несчастливой для них случайности, не успели убежать после общешкольного домой и теперь сидят и стыдятся. Я на это надеюсь, по крайней мере. Семья там хорошая, люди вроде положительные, хотя этого, конечно, до конца не выяснишь. Особенно учитывая, что я детей не с пятого взяла, а только в этом году. Времени мало прошло совсем.
И вот, отчитывая родителей, я в какой-то момент ловлю на себе прямой заинтересованный взгляд с задней парты и спотыкаюсь на полуслове.
Начинаю опять фразу, домучиваю ее, уже понимая, что мне не показалось.
И дядя Митрошкиной не сводит с меня глаз. И смотрит с определённым, очень даже неприличным интересом.
Я краснею, потом покрываюсь пятнами, потому что ситуация в высшей степени непристойная. Я – на работе, в стенах школы, в конце концов!
Мне даже в голову никогда не приходило, что здесь может быть что-то подобное.
Я к этому не готова чисто эмоционально.
Осознав, что интенсивность взгляда нарастает и во мне скоро прожгут дыру, я перестаю теряться и начинаю злиться.
А, когда я злюсь, ничего хорошего обычно не происходит.
Вот и теперь я решаю не прятаться и старательно избегать взгляда нахала, а, наоборот, смотрю на него в упор.
Надеюсь если не смутить его, то, хотя бы дать понять, что это неприлично, в конце концов, так меня раздевать глазами.
Но он совершенно не смущается, наоборот, поигрывает бровями, изгибает в усмешке свои, определенно хищно-сексуальные губы (оооо! Когда же меня отпустит-то тот роман проклятый?), и неожиданно подмигивает!
Как вчера, на улице, когда держал меня за подбородок своими твердыми, властными (да сколько можноооо?) пальцами.
– Вы хотите о чем-то спросить?
Я настолько зла, что решаю идти в атаку, прекрасно зная, что, обычно, те, кто вот так вот смотрит, могут стушеваться при прямой агрессии.
Но это не про него, к сожалению. Потому что он отвечает на выпад совершенно спокойно и с усмешкой:
– Нет. Хотя, да. Но после собрания.
И тон его недвусмысленный сразу говорит о том, что именно он хочет спросить.
В классе наступает тишина, я слегка теряюсь.
И продолжаю вести собрание, уже старательно не обращая внимания на него.
Хотя внутри киплю.
После собрания, значит?
А не слишком ли много он на себя берет? Самодовольный, нахальный… Человек!
В итоге настроение потеряно, мысли растрачены впустую, никаких итоговых позитивных нот не придумывается, и я сворачиваю собрание, к нескрываемому облегчению всех присутствующих.
Потом я какое-то время отвечаю на вопросы тех родителей, про чьих детей я сказала слишком мало, по их мнению, потом разъясняю еще дополнительные моменты по занятиям, потом беседую с родителями проворовавшегося ученика.
И все это время дядя Митрошкиной сидит на задней парте и смотрит на меня.
И улыбается.
Невыносимо просто!
И страшновато, если честно.
Потому что я не очень хочу оставаться с ним наедине. Боюсь.
Хотя вчера я тоже была с ним как бы наедине, но все же там улица, пусть и безлюдная.
А вот сейчас, вечером в школе…
И ведь не заистеришь, не выгонишь его из кабинета. И так на меня мамашки косо смотрели, когда выходили. По их мнению, он, конечно, подходящий тип. Брюнет с хищным изгибом…
Боже, не надо, истерика будет же!
Наконец, все покидают кабинет, я резко встаю, иду к шкафу, не собираясь оставаться с ним наедине ни одной минуты.
– Ну вот я же говорил, что «до встречи, злючка»?
Он встает и идет ко мне.
А я так и замираю в пальто в руках, выставив его перед собой. Словно защититься хочу.
– У вас какие-то вопросы же? Если можно, давайте побыстрее, мне домой надо.
– Зачем? – он подходит близко, вынимает пальто из моих рук и разворачивает его, приглашая надеть. – Ждут? Кольца вроде нет.
Заметил, надо же! Я с досадой поджимаю губы и отвечаю:
– Жених ждет.
Чистую правду, между прочим!
Он тем временем помогает мне надеть пальто, да так и оставляет руки на плечах. Тяжело очень. Горячие ладони жгут через плотный драп. Я ежусь невольно, не понимая своей реакции. Вернее, прекрасно ее понимая, но не принимая.
– А чего жених не встречает? – он наклоняется ко мне и шепчет в ухо, интимно так, завлекательно.
Я странно дрожу в коленях, и сердце заходится от неожиданности ощущений.
– Он… Занят.
Решительно повожу плечами, вырываюсь из его рук. И вот есть у меня понимание,
