заметила, что песни в наушниках давно уже не звучат. Вдруг за спиной что-то щёлкает.
Замираю испуганно, прислушиваюсь к непонятным звукам, но всё вроде как стихает. Померещилось, что ли? Снова звук. На этот раз открывающейся двери. Я так и стою, вцепившись пальцами в дурацкую рамку, и чувствую себя полной дурой.
– Ты ещё кто такая? – мужской голос царапает мои напряжённые нервы наждаком. Господи, попалась!
Ойкаю и, подпрыгнув на месте, медленно поворачиваюсь на голос. Вытаскиваю наушники, сжимаю тонкий длинный провод в кулаке, смотрю на мужчину, стоящего напротив.
Пока я пялилась на фотки, он успел подойти очень близко и это… смущает.
Нервно сую наушники в задний карман, отвожу взгляд, а щёки горят.
– Я… я Марта.
Прижимаю к груди рамку до боли в солнечном сплетении, потому что смотрящий на меня мужчина практически… голый.
Если не считать, конечно, белоснежного полотенца, обмотанного вокруг бёдер.
– И что ты, Марта, делаешь в моей комнате?
– И что ты, Марта делаешь в моей комнате? – он обводит меня удивлённым взглядом с головы до ног. Будто оценивает лошадь на сельской ярмарке.
Взгляд его далёк от доброты, тепла и света. Сейчас в нём настороженность и ирония.
Ещё влажные волосы падают на лоб, и Марк расслабленным жестом зачёсывает их назад. Смотрит внимательно, ждёт ответа. А у меня ощущение, что светят лампой в лицо, обвиняя во всех смертных грехах.
Это же надо было так опозориться!
– Я… маме помогаю.
Господи, что я несу вообще?! Будто мне три года, я пробралась в чужой сад, а злой дядька с ружьём застукал меня в малиннике. Странное ощущение всепоглощающего стыда и неловкости.
– Маме помогаешь? – хмыкает и пожимает голыми плечами, а вниз по коже стекают капельки воды. – Большей чуши в своей жизни не слышал. Это ей моя фотка понадобилась?
В голосе издёвка, а мне хочется сквозь землю провалиться. И так обидно вдруг становится. Я ведь ничего плохого не хотела, а теперь наверняка кажусь полной дурой.
Щёки горят, в уголках глаз закипают злые слёзы. На кого я сержусь? Кроме меня никто не виноват – сама в эту идиотскую ситуацию влипла, по собственной инициативе. Теперь придётся как-то выпутываться.
За долю секунды Марк оказывается совсем близко. Грациозный и стройный, с хорошо прокачанным рельефом мышц, с теми самыми пресловутыми кубиками на животе – влажной мечтой тысяч девушек, а мне не остаётся ничего, кроме как крепче прижать к себе его фотографию. Брось, Марта, выкинь. Но руки не слушаются – я будто бы щитом закрываюсь.
Марк всё ближе, а я растеряна впервые в жизни настолько, что язык немеет и коленки дрожат. Он здесь хозяин! Это его комната, его фотография, его кубки и книги. А я… я лишь глупая девчонка, попавшаяся “на горячем”.
– Это мама тебя попросила чужие вещи руками трогать? Надо было тогда с трусов начинать, – взмах руки в сторону комода. – Говорят, на аукционе для извращенцев за чужое бельё можно приличную сумму получить. Там, – дёргает подбородком в строну ванной, – в корзине грязные лежат. Может быть, за них больше выручишь, а?
Хам.
– Мне не нужны чужие трусы, – вскидываю подбородок, гордо так поворачиваюсь к комоду и ставлю на место рамку. – Я просто решила… вытереть тут пыль.
Ты гляди, а я, оказывается, разговаривать умею. Значит, не всё потеряно.
– Ну-ну, – кивает, а я вдруг понимаю, что он слишком близко. Между нашими телами всего несколько сантиметров, и это… пугает.
– Отойдите, – прошу, но с громким хлопком Марк ставит руки на комод, отсекая мне пути к отступлению.
Мой взгляд впивается в его голую грудь, и всё, о чём могу думать: он очень высокий.
На всех фотографиях, что я видела раньше, Марк казался совсем другим. Не таким большим, что ли.
Чёрт, о чём я думаю вообще?!
– Отойдите, – повторяю, вкладывая в слова всю уверенность в себе. Но, кажется, её во мне не осталось совсем. – Пожалуйста.
– И не подумаю, – уверенно так, серьёзно. – Ты как вообще в дом пробралась? Тебя кто-то прислал? Сюрприз от друзей к моему возвращению? Или навязчивая поклонница? Что, Марта, решила взять богатого холостяка за… рог?
– Делать мне нечего! – задыхаюсь возмущением, потому что не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять его намёк правильно. – Ваш рог – точно не мечта всей моей жизни.
Прикусываю язык до лёгкой боли. Любое неосторожное слово может обернуться в первую очередь проблемами для моей мамы, а этого я хочу меньше всего. Вдруг Марк решит отомстить, если начну ему перечить? Но и терпеть всё это – сложно. Я не привыкла к таким двусмысленным ситуациям и пошлым намёкам. Мне… трудно.
Потому поднимаю взгляд выше и выше, пока не фокусируюсь на тёмных глазах, глядящих на меня с насмешкой.
Я должна ему всё объяснить, чтобы не выдумывал себе, чего в природе не существует.
– Я дочка Иванны Станиславовны, – сглатываю, облизываю вмиг пересохшие губы. Марк смотрит на мой рот, и от этого мне очень стыдно.
Словно я провоцирую его, но ведь случайно!
– Это ещё кто? Что за бред ты несёшь, Марта?
Впрочем, странно было думать, что Марк знает всех, кто работает в доме его родителей, поимённо. Наверное, прислуга для него всё равно, что мусор под ногами.
– Она работает в этом доме. Несколько лет уже работает! А меня попросила помочь, – сбивчиво поясняю и торопливо добавляю, пока он слушает: – Мама ваша в курсе, они договорились! Я никакая не проходимка, не воровка и уж точно не охотница за вашими трусами или рогом. Вы меня понимаете?
Кажется, последний вопрос был лишним.
– Я похож на тупого, который в пяти фразах запутается? – заламывает тёмно-русую бровь и явно ждёт моего ответа, морально напирая. Он не пытается до меня дотронуться. Вроде бы как держит дистанцию, но мне всё равно душно и немного стыдно находиться рядом с ним. – Хотя ты и очень много говоришь. Голова от тебя пухнет.
В подтверждение своих слов кривится, а в глазах настороженность.
– Я нервничаю! Отойдите!
Но он и не думает меня слушать.
– В мою комнату зачем влезла? – требовательно.
– Никуда я не влезала! Я меняла постельное бельё! По распоряжению вашей мамы.
Жестом указываю на сиротливую корзину, но Марк не поворачивается в ту сторону. Наклоняется ниже, заглядывает в глаза, а в мою поясницу впивается острое ребро комода. Но это не помогает мне выторговать себе хотя бы лишний сантиметр пространства.
– Моя матушка любит суету, – замечает тихо, и что-то в его словах, тоне голоса
