Внебрачный сын - Адалин Черно

Глава 3

Некоторое время тишину в кабинете нарушает лишь звук работающих настенных часов. Измайлов что-то пишет, затем снимает блокировку с телефона и печатает на экране. Я замечаю это, когда украдкой на него поглядываю. Он ловит мой взгляд неожиданно. Поднимает голову и замечает, что я на него пялюсь.

Нервно улыбаюсь и отворачиваюсь, делая вид, что мне безумно интересна входная дверь. Где эта Ирина? Или хотя бы Марина. Сидеть с ним наедине невыносимо.

— Не думал, что ты вернешься, — неожиданно произносит Макар.

— Я не возвращалась, — жму плечами. — Я приехала увидеться с братом и к подруге на свадьбу. Так получилось, что мне пришлось остаться.

— Расскажешь?

— Это долгая история.

— Мы не торопимся. Мой анестезиолог только выехала, операционную еще не подготовили. Я готов послушать.

— Перед отъездом я продала машину, а когда попыталась улететь, мне предъявили налог. Полтора года назад я спокойно улетала домой, мне не предъявляли налоги, а тут… ошибка, видимо. На время разбирательства пришлось остаться, а теперь так вообще… непонятно, когда уеду.

— А говорила, долгая история, — усмехается Макар. — За минуту справилась.

Я непроизвольно улыбаюсь, а затем морщусь от резкой простреливающей боли. Мой стон, сигнализирующий о боли, эхом раздается в кабинете. Я прикрываю глаза и откидываюсь спиной назад, чтобы упереться в стену и не свалиться с кушетки. Меня словно парализует. Я с трудом переношу боль, так как мой болевой порог слишком низкий. Даже в кресло стоматолога я сажусь, предварительно договорившись о седации.

— Оля, — звучит совсем рядом. — Слышишь меня?

Слышать-то слышу, а пошевелиться не могу. Острая боль в носу понемногу отступает, но тело будто сковало тисками.

— Дыши, Оля. Вдох… — Макар делает паузу. — Выдох…

Я пытаюсь сконцентрироваться на его словах, повторяю. Паническую атаку, мою редкую спутницу, удается подавить, но меня все еще штормит. Я всхлипываю, стараясь не морщиться, чтобы не спровоцировать боль снова.

— Твою мать, ежик… ты так и не справилась?

Я замираю, забывая, как дышать. Паническая атака подавлена, боли больше нет, зато есть растерянность. Я непонимающе вглядываюсь в обеспокоенное лицо Макара и чувствую, как тело покрывается мурашками.

— Я пойду, — говорю охрипшим голосом. — Прогуляюсь.

Хочу слезть с кушетки, но Макар не позволяет. Удерживает меня руками за плечи и не дает пошевелиться.

— Тебе нельзя ходить, — говорит он серьезно. — Ты только что едва с кушетки не упала. Хочешь разбить еще и голову? Или сломать руку?

— Мне надо! — повторяю. — Отпусти!

Ждать, пока он соизволит разжать пальцы, у меня нет сил. Я дергаюсь, Макар, наконец, убирает руки и отступает.

— Куда ты пойдешь, Оля? Коридор забит поступившими, врачей не хватает, а на улицу тебе точно нельзя. А если снова приступ? Я не могу тебя отпустить!

Я мотаю головой. Беру с кушетки свой пуховик, неуклюже натягиваю его на плечи и делаю шаг к двери, но натыкаюсь лишь на широкую мужскую спину. Макар проворачивает ключ и вытаскивает его из замка.

— Что ты делаешь?

— Пытаюсь удержать пациентку под присмотром, — серьезно говорит он. — Обычно этим занимаются санитары. Приходят, колят успокоительное и наблюдают, пока пациент не придет в норму.

Я непонимающе хлопаю глазами. Санитары? Успокоительное?

— У нас частенько истерики устраивают, — поясняет Макар. — Хирургия штука сложная. Люди поступают с самыми разными проблемами. Первое их чувство — шок. Оно длиться от десяти минут до часа. Второе — молчаливое смирение и третье — истерика. Последняя подавляется седативными, но я бы не хотел, чтобы тебе что-то кололи, поэтому придется потерпеть мое общество еще немного времени.

Удивительно, но его голос меня успокаивает, несмотря на то, что еще минуту назад мне хотелось уйти. Я вздыхаю и сажусь обратно на кушетку, стаскиваю пуховик и кладу его рядом.

— И почему же люди устраивают истерику?

— Не могут смириться с предстоящей операцией. Не верят в диагноз. Не хотят оперироваться, когда это необходимо.

— И что же, у вас тут мобильная бригада для таких случаев дежурит?

— Бывает, получается успокоить разговором, иногда сделать пациенту укол самому. В самых сложных случаях на помощь приходят наши парни.

— А меня ты, значит, им не отдал? — уточняю.

— С тобой я накосячил, — признается. — Простишь меня? Я не специально — вырвалось.

Я обнимаю себя руками. Как-никак, между нами есть прошлое, которое просто так не забудешь. Его резкое “ежик” выбило меня из колеи, но сейчас я спокойно сижу и слушаю его уверенный голос. Шесть лет прошло, а он, оказывается, помнит, как меня называл. И я помню, хотя убеждала себя, что забыла. Переболела и выбросила из головы. Оказывается, не выбросила. И сердце в его присутствии бьется сильнее, хотя мы не виделись не один год.

— Все нормально, — пытаюсь убедить больше себя, чем его.

От дальнейшего разговора нас отвлекает стук в дверь. Я вздрагиваю, Измайлов идет открывать.

— Макар Игнатьевич, — в палату влетает Марина. — Там Ирина ваша звонила, говорит, вы не отвечаете. У нее приехать не получится. Машина заглохла и она пешком домой возвращается.

— Кто еще есть?

— Демид Борисович только. Он единственный из всех ответил и вроде не пил.

— Вроде? Узнавай точно. Если пил — может не