торчать в этом забытом богом месте так долго. Все из-за нее.
— Как с остальными пацанами? Находишь общий язык?
Странно. В прошлый раз он не спрашивал ничего личного. А сейчас словно выведывал что-то. Не увидь я анализы, что он мой настоящий отец, мог бы подумать, что он пытается меня проверять. От меня избавиться.
— Не совсем. Основная масса регулярно бунтует, пытается облегчить жизнь.
— А ты к такому привык. Я знаю. Мира просила тебе передать, — достает отец большой розовый конверт, и онемевшими руками его забираю. Смотрю какое-то время и убираю к себе на колени. — Не откроешь? Она там это письмо выводила несколько часов.
— Она еще помнит меня.
Ей было пять, когда меня сюда отправили. И глупо думать, что пятилетний ребенок оставит в памяти новоявленного брата. Что бы мы с ней при этом не пережили.
— Помнит, конечно. Постоянно жужжит, спрашивает, когда вернется и убьет всех чудовищ.
— У нее все еще кошмары?
Я жду ответ, но отец замолкает.
Молча доедает свое мясо, пока я пытаюсь есть свое. Но теперь все мои мысли ниже стола. Там, где на коленях лежит ее письмо. Ей всего десять. Интересно, она пишет так же старательно, как раскрашивала кукол в раскраске?
— Не откроешь? — прожевав, спросил отец. — Мне же тоже интересно.
— Я потом. Вдруг расплачусь.
— Сомневаюсь, но дело твое.
— Как она учится?
— Отлично.
— Почему ты не хочешь отдать ее в частную школу? — к ней только прикоснись, она в слезы. Очень чувствительная кожа. Как она занимается фигурным — не ясно… - Что ей делать в обычной? Выживать?
— Да, — отец стирает с губ жир от мяса и пьет чай. — Ты против?
— А я разве могу высказывать свое мнение?
— Сможешь, — только и сказал отец, перед тем как попросить счет, оставляя меня всего в сомнениях.
А потом проводил до замка и уехал, пообещав вернуться. Карлсон чертов.
Еще одна любимая книжка Мирославы, она вечно просила не улетать. Как будто у меня был выбор.
Я прячу конверт в пальто и в поисках места долго осматриваюсь по сторонам. Нашел свободный подоконник на третьем этаже. Забрался туда с ногами и достал вожделенный конверт. Он пах бабл-гамом. Розовый, расклеенный единорогами и радугами.
Пальцы не слушались, но я все же смог открыть его и достать пару жвачек «Love is». Я тут же зажевал одну, почему-то думая, что как раз в этот момент Мира может делать то же самое.
Она дула пузыри, и пару раз мне приходилось снимать тонкую пленку жвачки с ее лица. Кайф.
«Ярослав, — начинается письмо, написанное прописными буквами. С идеальным наклоном. Правильного, одинакового размера. Идеально. — Пишет твоя сестра Мира. У меня все хорошо. Я больше не кашляю. И редко хожу в больницу. Теперь я хожу на лед и уже пытаюсь делать тулупы. Митя надо мной смеется. Говорит, я неуклюжая. Я раньше плакала, но сейчас просто толкаю его. У нас скоро очередное выступление. Я просила папу, чтобы ты приехал. Чтобы посмотрел. Но он все время говорит «нет». Надеюсь, когда ты приедешь, мы обязательно покатаемся вместе. Я очень тебя жду. Твоя сестра, Мира.».
Митя? Какой еще Митя?
Страшно представить, сколько она училась писать так каллиграфично. Но я не могу не думать о Мите, с которым у нее выступление. Она не успела начать кататься, а ей уже поставили пару? Серьезно?
Мысли, жгущие мозг, отвлекли настолько, что я не заметил опасности. Мой однакашник Ник успел вырвать письмо из пальцев и потряс его перед моим лицом.
— Эй, парни! Этот русский баран читает девчачьи письма. Не удивлюсь, что он сам пишет такие же.
Я спрыгнул с подоконника, не совсем понимая, с кем он болтает, но вскоре понял, что отвоевывать свое мне придется в драке, потому что оскал белобрысого мальчишки не сулил ничего хорошего. А иначе откуда этот хохот гиен?
Я даже не понял, как все случилось.
Была толпа парней, и вот они уже летели в разные стороны. В голове в это время шум, а слух воспринимал хруст чужой кости.
В моей руке запястье Ника Фогеля. Я сжал его все крепче, пока другие стояли не дыша.
— Носа тебе мало. Выбирай, какую кость ломаем следующей?
— Тебя опять посадят в карцер.
— Лучше так, чем рядом с таким уродом как ты.
Они боятся меня. Поэтому нападают все вместе. На уровне инстинктов толпа травоядных пытается забить хищника.
Я сделал рывок, и по коридору раздался оглушающий вопль, отлетая эхом от каменных стен. Остальные сбежали, а я сложил драгоценный лист в карман, пока Ник повалится с ног.
Уже уйти хочу, но он так вопит, что я невольно морщусь. Не умирает ли? Оборачиваюсь посмотреть на убогого и замечаю, что вывихнуто плечо. Хорошо же я дернул.
Скоро сюда сбежится народ. Меня в очередной раз посадят в карцер. А значит на входе обыщут. Достанут письмо и снова будут глумиться.
С этой мыслью наклоняюсь над Фогелем и надавливаю на плечо, тем самым делая агонию не такой острой.
— Хочешь, чтобы боль совсем прекратилась? Я вправлю твое плечо. Но скажешь всем, что здесь ничего не было. То же самое сделают твои прихвостни.
— Да пошел ты! Помогите!
— А еще я могу вырвать твою руку, — продолжаю то давить, то чуть ослаблять. — С корнем. Так что кровь зальет твое лицо, а фантомные боли будут мучать всю оставшуюся жизнь. Как тебе будет жить без правой руки, а? Как ты будешь баловаться со своим дружком? Помощи у парней попросишь?
— Ты… — его глаза с каждым словом становятся больше. Над губой выступает пот. Нравится мне его страх. Нравится чувствовать себя главным. Видеть, как этот слизняк бьется в конвульсиях от бессилия. — Ты не посмеешь. Сил не хватит.
— Давай проверим? — я двумя пяльцами беру его плечо там, где самое мягкое место, и начинаю нажимать так, что он снова заливается криком, а мне ничего не стоит сдавить чуть сильнее и вырвать кость к чертям. Она здесь очень хрупкая. Сквозь вопли Фогеля я слышу шум шагов по лестнице. Уже идут.
— Ладно! Ладно! — орет он, и я рывком вправляю ему руку, слыша характерный хруст вставшей на место кости. Фогель тут же прекращает
