Но даю два дня. Я бы сам за вами приехал…
— Не надо объяснять, — можно подумать, я не знала, насколько важна его работа. — Я очень жду нашей встречи.
Его комбинат обеспечивал всю Сибирь, не говоря уже о России, а город, к которому он прилегал, и вовсе жил за счёт производства.
Большинство мужчин города работали там, а женщины в самом городе. Все всех знали, и это налагало определенную ответственность, но и давало возможность чувствовать себя в безопасности. Наш город, наш комбинат были огромной семьей. И я в силу своего положения старалась поддерживать эту идею организацией городских праздников, корпоративов, фестивалей.
Мне хотелось, чтобы каждый считал себя важной частью такого огромного механизма, как комбинат, и, конечно, осознавал, как важно не отдать его в руки врагов, которые скорее всего загонят его иностранной компании.
— Покажи, в чем ты сейчас? — уже распаляется муж, и я оглядываясь на комнату, немного оголяю грудь и делаю селфи. Но это только начало и вскоре мне приходится уйти в ванную и принять душ на камеру.
— Мы же скоро увидимся…
— Два дня. Мне нужен аперитив… — говорил Борис, сидя в кресле и внимательно рассматривая влажное тело под душем, как вдруг в дверь ванной раздался стук, и я сразу вылезла. Поиграть в интимные игры мы всегда успеем…
— Что случилось? — спросила я сонную, трущую глаза Миру, на что она пожала плечами и попросила меня лечь с собой.
Как будто я могу лечь где-то еще.
Я люблю спать с мужем, но посреди ночи все равно уходила к дочери, чтобы просто знать, что она дышит.
В этот раз ночь прошла спокойно. Не было у Миры ни приступов паники, когда сердце сжимается и она бесконтрольно плачет. Не было даже пугающего кашля, когда казалось, что еще немного и она выкашляет легкое. Не было даже просьб сходить в туалет.
Так что проснувшись в девять, я была крайне удивлена, что выспалась. И именно в этот момент в дверь постучалась медсестра для очередной порции уколов.
Я поцеловала еще сонную Миру и пошла открывать. И кроме медсестры Гретхен на пороге увидела еще трех человек. Они приехали от Бориса. Очевидно, чтобы помочь собраться максимально быстро. Так что я показала, где лежат вещи, но приказала не трогать нижнее белье.
— Мама! — уже бежала ко мне Мира, но приблизившись, тут же затормозила, заметив мое выражение лица.
— Я тебе сколько раз говорила не бегать?
— Ну прости. Просто я хотела спросить. Откуда эти дяди и почему они собирают наши вещи? Мы едем куда-то? — любопытствует она. На что я думаю, сразу ей сказать или сделать сюрприз…
Но дочка была не глупой и догадалась сама, когда я загадочно улыбнулась. У нее загорелись глаза, рот приоткрылся, а щеки заалели, что сделало ее еще прекраснее. — Мы едем домой!? Мы правда едем домой!?
Она тут же помчалась наворачивать круги по большой светлой комнате, напоминая молодую неприрученную лошадку. Длинные ноги, острые коленки. Маленькая моя…
— Не бегай! — одернула я ее, когда пол от ее прыжков буквально затрясся. — Мира! Если ты не прекратишь, мы никуда не поедем.
И вот уже Мира стояла и дула губы. На нее нельзя кричать. Но иногда она не понимала, что пока сердце не поменяли, ей противопоказаны физические нагрузки, поэтому ей просто необходимо выполнять рекомендации врачей. Не бегать, не прыгать, принимать витамины, не есть много сладкого, чтобы сердце, которое есть у нее сейчас, выдержало этот последний месяц. Потом, после пересадки, разумеется, будет легче.
Она все понимает, она умничка у меня, просто ей так хочется быть ребенком. Обычным ребенком с друзьями ровесниками, а не медсестрами и обслуживающим персоналом. Ей тяжело, но она держится. И чаще всего не ноет, хотя и бывают приступы истерики.
— Ну прости, принцесса, — опускаюсь на колени и прижимаю малышку к себе, поцеловав в щеку. — Ты же знаешь, я не со зла.
— Я просто… Просто рада, что еду домой.
— Я знаю, знаю. Но давай радость будем выражать не так бурно, пока готовимся к операции. Будешь умницей?
- Буду, — буркнула она.
Сердце сжалось за нее, слезы снова полились из глаз, но я их тут же стерла. Она не должна видеть меня рыдающей. Она должна быть уверена, что все будет хорошо. И кто, как не я, должна была продемонстрировать ей эту уверенность. Я и Борис.
Мира убежала, а я, начав, собираться, задумалась.
Если честно, я не хотела ребенка.
Мне было двадцать лет, я мечтала о сцене, об овациях. И точно я никогда не мечтала быть тенью Бориса. И за это поплатилась. Мысли материальны, что ни говори.
Так что стоило врачу сказать, что ребенка рожать мне нельзя, внутри что-то оборвалось.
Мне казалось в тот момент, что это карма за желание выкидыша, который бы освободил меня от бремени. От Бориса. От его влияния.
Но дети не бремя. Какие бы они не были. Они должны жить. И не мне решать, кому умирать, но мне решать, как жить моему ребенку. Поэтому, несмотря на все требования и уговоры Бориса, я родила девочку. Недоношенная, почти без сил, она выжила и стала очень хорошо развиваться. Несмотря на отставание в физическом плане, она не по годам умная. И к своим пяти годам уже умела читать и даже писала свое имя и фамилию. Мирослава Распутина.
Именно этим она и занималась, пока мы ехали в аэропорт из отеля с полностью собранными чемоданами. Я же рассматривала город, в который никогда не захочу вернуться. В особенности меня раздражал язык. Грубый, словно человек пытается выругаться, хоть и говорит вежливо. Да и сам город словно с картинки, ни одного изъяна. Но ведь так не бывает. Мир не идеален и люди должны об этом знать. Должны знать о преступлениях, что творятся за пределами благополучных районов, о бедности, которая душит людей. Но некоторым проще закрыть глаза и делать вид, что ничего этого не существует.
Я тоже такой была. Когда Борис меня приметил, стекла моих розовых очков были настолько толстыми, что Борису потребовался не один год, чтобы они треснули. Позже он посвящал меня в аспекты ведения дел, бизнеса, отношений на политическом олимпе, от которых этот бизнес зависел напрямую.
Сначала я сопротивлялась, не хотела купаться в этой грязи, но Борис с упорством буйвола вбивал в меня эту информацию, не давая и шанса отступить.
— Зачем?! Зачем?! — кричала я в слезах, когда Борис рассказывал, сколько жертв было, стоило одному политику захотеть себе
