— Мне нужно будет кое—что уладить в Эдинбурге.
— Сделай это сегодня, — говорю я ему. — Ты можешь остановиться в коттедже рядом с гротом.
— В коттедже? — он смеется. — Ты имеешь в виду комнату для прислуги?
— Именно ее, придурок, — отвечаю я со смешком.
— О, еще одна вещь, — добавляю я, прежде чем Лаклан выходит из комнаты, меняя шутку на серьезность, — Спасибо.
— Конечно.
Я готов пойти на все, чтобы убедиться, что ничто даже близко не коснется Элизабет, но возможности ограничены историей, которую мы оба несем. Хотя наше время вместе было коротким, его было более чем достаточно, чтобы посадить нас обоих в тюрьму. Так что Лаклан — это что нам сейчас необходимо.
Зайдя на кухню, я подхожу к монитору безопасности на стене и проверяю камеры перед входом. Я пролистываю их и останавливаюсь на камере у ворот. Я смотрю, как машина Лаклана выезжает на главную дорогу, когда звонит мой сотовый.
— МакКиннон, — отвечаю я.
— Добрый день, мистер МакКиннон. Это Александр Стэнфорт из «Стэнфорт и партнеры». Как дела?
— Я в порядке, — отвечаю я Александру, архитектору, который будет работать над недавно приобретенной мной лондонской недвижимостью.
— Надеюсь, вы не возражаете, что я звоню вам на мобильный, но, учитывая вашу заинтересованность в ускорении первоначальных совещаний, я решил обойти вашего офис—менеджера.
— Именно поэтому я дал тебе этот номер, Алекс.
— Хорошо. Ну, тогда я хотел бы организовать встречу, чтобы обсудить масштабы проекта, а также график и бюджет. Вы свободны на следующей неделе?
— Я могу быть свободен. Подготовьте его и позвоните в мой офис, чтобы внести встречу в мое расписание, и я буду там, — говорю я ему.
— Звучит неплохо. Я свяжусь с командой и позвоню в ваш офис позже сегодня.
— Спасибо, Алекс.
Повесив трубку, я достаю из морозилки пакет со льдом и иду к Элизабет. Она крепко спит, когда я вхожу в комнату и сажусь рядом с ней. Одна сторона ее лица распухла, черно—синие оттенки портят вид ее глаз. Я осторожно прикасаюсь льдом к ее коже, и она вздрагивает.
— Прости, — шепчу я, когда она открывает глаза. — Опухоль действительно сильная.
Ее глаза расширены до черноты, но она недолго держит их открытыми. Я смотрю, как она лежит неподвижно, тихое дыхание заполняет пространство вокруг меня.
— Мы когда-то танцевали, — бормочет ее хриплый голос.
— Кто?
— Я и мой отец.
Я ничего не говорю, когда она сворачивается калачиком и кладет голову мне на колени.
— Дин Мартин был его любимчиком, — сонно говорит она, не открывая глаз. «Воларе» ... это та самая песня. Он подпевал, и я помню, как всегда хихикала во время итальянских партий.
— У него был хороший голос? — спрашиваю я, не сводя с нее глаз.
— Ммм, — медленно отвечает она в своем вялом состоянии. — Он ставил мои ноги на свои и танцевал так со мной.
Она делает паузу, позволяя времени замедлиться, и я думаю, что она снова заснула, но затем она начинает моргать. Когда ее остекленевшие глаза находят меня, она всхлипывает:
— Почему он бросил меня?
Никогда в жизни я не видел столько душевной боли в чьих-либо глазах, и мне ненавистно, что я вижу эту боль в ее глазах. Она хочет получить ответы, но у меня их нет, и это убивает меня.
— Я думала, что сделала его счастливым.
Положив пакет со льдом на прикроватный столик, я поворачиваюсь к ней и, обхватив ее лицо руками, заявляю:
— Я обещаю тебе, что сделаю все возможное, чтобы дать тебе ответы. Мы найдем его.
— А что, если он не хочет, чтобы я его нашла?
— Не имеет значения, чего он хочет. Это не его выбор.
Это не та женщина, которую я знаю. Она — нечто совершенно иное. Возможно, она притворялась, чтобы обмануть меня, но у нее всегда был смелый характер, который человек не может подделать. Под ложью эта часть ее была реальной, но теперь она потерялась где—то внутри ее изнасилованного тела.
Она делает небольшой болезненный вздох, когда перемещает свое тело.
— Почему бы тебе не принять горячую ванну?
— Какой в этом смысл? Гниль есть гниль.
— Чушь собачья, — огрызаюсь я в ответ. — Гниль причинила тебе боль, но не забрала тебя. И я предложил ванну, чтобы облегчить твою боль, а не для того, чтобы очистить тебя.
Мои слова – полуправда, я действительно хочу очистить ее. Очистить всю грязь от мешка с дерьмом, который сотворил это с ней. Я хочу стереть его с ее кожи, потому что меня тошнит от этой мысли. Я хочу, чтобы она была покрыта мной, в моем запахе, с моими руками по всему ее телу. Я хочу, чтобы у нее был мой вкус, мой запах. Это дикая потребность пометить ее как мою. Владеть ею, каждой ее частичкой.
Притянув ее к себе, я прижимаюсь губами к ее губам, нежно целуя, когда мне действительно хочется поглотить ее, но она слишком хрупкая. Ее дыхание на моем языке вызывает дрожь в моих венах, заставляя мой пульс ускоряться. Требуется контроль, чтобы не сбросить ее вниз, раздвинуть бедра и не погрузить мой член глубоко в нее. Я хочу трахнуть ее так сильно, чтобы она почувствовала меня всеми костями.
Я заставляю себя отступить, обхватив ее шею руками, и делаю глубокий вдох, который медленно выдыхаю.
— Я скучала по твоему вкусу во рту, — говорит она, и эти слова не очень помогают мне успокоиться.
— Я хочу большего, чем просто вкус во рту, но я не могу позволить себе быть таким эгоистичным с тобой прямо сейчас. Я не смогу контролировать себя, и я просто причиню тебе боль.
Встав с кровати, я иду, чтобы набирать ванну, прежде чем вернуться к ней.
— Дай мне свои руки, — говорю я ей, а затем помогаю ей встать на ноги. — Подними руки.
Двигаясь медленно, я раздеваю ее, осторожно, чтобы не причинить ей боль. Я быстро снимаю одежду, когда она обнажена, отношу ее в ванную комнату. Я первым залезаю в ванну, а затем придерживаю ее, помогая ей войти в воду. Она сидит между моих ног, прислонившись спиной к моей груди с гримасой боли.
На ее тело трудно смотреть. Синяков достаточно, чтобы моя кровь закипела. Это скручивает мои внутренности в приступе бурных эмоций. На ее левой груди есть зазубренный след от укуса, который я не заметил вчера вечером, когда обрабатывал раны.
— Что? — спрашивает она, глядя на меня. — Что случилось?
— Что ты имеешь в виду?
— Твое тело напряглось.
— Прости ... я просто ... — начинаю я, пытаясь подобрать нежные слова.
— Что?
Но нежность дается мне нелегко, поэтому я говорю честно.
— Я хочу убрать все эти следы. Все те, что не от меня.
— Я всегда буду отмечена чьим—то прикосновением. Я всегда была такой.
— Я бы все отдал, чтобы забрать их, — говорю я ей, зная теперь, что шрамы на ее спине и запястьях появились от рук ее приемного отца.
— Ты не можешь сделать из меня того, кем я не являюсь, понимаешь?
— Ты не моя благотворительная организация, если ты это имеешь в виду, — раздраженно огрызаюсь я.
— Была ли я когда-нибудь? Даже в самом начале?
— Нет. Ты никогда не была женщиной, которую я жалел.
— Если не жалость, то что?
— Нет простого ответа. Я не понимаю ни тебя, ни твоих рассуждений о том дерьме, которое ты натворила. Все, что я знаю, что я, должно быть, сумасшедший, раз люблю тебя, потому что, черт возьми, я действительно люблю тебя. Я пытался не делать этого, я боролся с этим, но я не могу остановиться.
— Но как насчет того, что ты сказал вчера вечером? Ты все еще ненавидишь меня?
— Да.
Она опускает глаза, но я возвращаю ее к себе, говоря:
— Я люблю тебя, Элизабет.
— Это правда?
— Конечно, ведь я убивал ради тебя.
Глава 3
Элизабет
Его слова, его правда, они могут напугать некоторых людей, но мою дряхлую душу они успокаивают. Это правда — он убивал ради меня — и я тоже убивала ради него. Я убила Пика, когда думала, что он убил Деклана. И это убийство, которое я каждый день хотела бы вернуть назад. Но я не могу. Единственный способ заполучить Пика — это обман моего разума.
