Тихий голос прорезает напряжение.
— Ты — Хендрикс?
Я оборачиваюсь и вижу её, спускающуюся по мраморной чудовищной лестнице, которая изгибается вверх, к комнатам наверху.
Эддисон Стоун.
Когда мой отец сказал мне, с кем он встречается, кстати, часть «встречается» была ложью, поскольку он уже женился на матери Эддисон, Венди Стоун, я не узнал этого имени. Затем я провёл небольшое исследование в Интернете. Эддисон Стоун была своего рода сенсацией в средствах массовой информации, обнаруженной на одном из реалити-шоу два года назад.
Теперь у неё есть альбом, она гастролирует и всё такое прочее. Она моложе меня. А это значит, что это только вопрос времени, когда начнутся сравнения:
— Эддисон уже заработала миллион долларов, а что ты собираешься делать со своей жизнью?
Эддисон определённо сексуальнее, чем выглядела на видео, которые я смотрел с ней онлайн. Её длинные светлые волосы собраны в конский хвост, который раскачивается, когда она спускается по лестнице в джинсах и босиком с идеальным маленьким розовым педикюром. Она красит свои идеально пухлые розовые губы блеском для губ. Я наблюдаю, как она идёт по мраморному полу, практически подпрыгивает при ходьбе, а затем она обнажает свои идеальные, сверкающие белые зубы в идеальной маленькой улыбке и протягивает руку.
— Я — Эддисон Стоун, — говорит она, её щеки розовеют, когда она улыбается, как идиотка.
Я смотрю на идеальную маленькую Эддисон в её идеальном маленьком домике и решаю, что чертовски её ненавижу.
***
Наши дни
Глаза Эддисон распахиваются, и на её лице появляется выражение, которое находится где-то в диапазоне между удивлением и ужасом.
— Что за…
— Ты упала в обморок.
Я не добавляю, что она, вероятно, упала в обморок, потому что выглядит так, будто могла бы встать, чтобы хорошенько выспаться ночью и съесть что-нибудь, кроме салата. Я не видел эту девушку с тех пор, как ей исполнилось семнадцать, но сейчас она, должно быть, меньше ростом, чем была тогда. Она ощущается хрупкой в моих объятиях.
По крайней мере, до тех пор, пока она не начинает барахтаться, как грёбаная рыба, вытащенная из воды.
— Почему ты… — начинает она и сильно хлопает меня по руке. — Отпусти меня.
Если бы это было в любое другое время и любой другой человек издал директиву, я бы так и сделал. Но поскольку это Эддисон командует мной, я не могу с чистой совестью слушать. Из принципа, знаете ли.
— Я так не думаю.
Она сопротивляется ещё сильнее, что заставляет меня смеяться. И это её явно злит.
— Ты неандерталец. Я никуда с тобой не пойду.
— Ты слышала моего отца, — говорю я. — Я стану твоим новым телохранителем. Или что-то в этом роде. Чёрт, перестань извиваться, или ты упадёшь на голову, и мне ни капельки не будет тебя жаль, когда ты раскроишь себе череп о чёртов пол.
— Люди смотрят на нас, — произносит она. Я несу её вниз по коридору какого-то чёртова здания, что бы это ни было, и она права. Здесь есть офисы, и кто-то подходит к двери, чтобы открыто поглазеть на нас. — Я уверена, что кто-нибудь уже вызвал фотографа.
— Тогда, я думаю, тебе лучше приготовиться улыбаться перед камерами, сладкие щёчки.
— Если ты не хочешь, чтобы история была о том, как ты трахаешься со своей собственной сводной сестрой, я предлагаю тебе опустить меня.
— Что за чертовщина? — её слова застают меня врасплох, и я отпускаю её. Каким-то образом ей удаётся приземлиться, поджав под себя ноги, как кошке, хотя как она это делает на своих смехотворно высоких каблуках, у меня в голове не укладывается. Трахаюсь с ней?
— Почему ты сказала такую глупость?
Я не вижу её глаз. Они скрыты волосами, падающими ей на лицо, когда она отворачивается от меня. Тот факт, что я хочу видеть её глаза, что я хочу знать, о чём она думает, должен вызывать тревожные звоночки в моем мозгу.
Эдди поворачивается ко мне, заправляя свои длинные светлые волосы за ухо и бросая на меня взгляд. Я узнаю этот взгляд. Это тот, что она дарила мне почти всё время, когда мы были подростками. Она хочет задушить меня.
Проблема в том, что, когда она облизывает губу вот так, как она это делает, медленно проводя языком по её нижней части, я клянусь, она делает это нарочно, просто чтобы завести меня. Я должен сознательно думать о том, чтобы не возбуждаться, когда смотрю на неё.
Не знаю, о чём, чёрт возьми, я думал, соглашаясь с планом полковника. Это была большая грёбаная ошибка. Я сломя голову бросился в морскую пехоту, когда мне было восемнадцать, просто чтобы убраться к чёртовой матери подальше от Эдди. Пять лет вдали от неё должны были бы вылечить меня.
Всё, что требуется — это один взгляд, одно касание её губ, и я снова там, где был пять лет назад. Эдди понятия не имеет, что я чувствовал к ней тогда, хотя я позаботился об этом, и я не собираюсь сообщать ей об этом сейчас. И я чертовски уверен, что не хочу никаких наших фотографий, которые подразумевали бы, что мы те, кем не являемся. Чем-то, чем мы не можем быть.
Эдди отталкивает меня от себя.
— Что-нибудь глупое вроде чего? — спрашивает она, сверкая глазами. — Ты поднимаешь меня на руки и выносишь на улицу, как пещерный человек. Как ты думаешь, что подумают люди?
Она поворачивается, покачиваясь на каблуках. Я ловлю её за локоть, чтобы она не упала, но она вырывает свою руку из моей хватки.
— Ты хочешь упасть на задницу? — спрашиваю я, крепче сжимая её руку. — Перестань быть такой чертовски упрямой. Я вижу, что некоторые вещи действительно совсем не изменились, не так ли?
— Упрямая. Это ужасно громкое слово, — говорит она, не глядя на меня. Но на этот раз она не отдёргивает руку, пока мы не выходим на улицу. Затем она вырывает её у меня, как будто ей стыдно, что её видят со мной на публике. Этот жест выводит меня из себя больше, чем я готов признаться самому себе. Конечно, Эдди всегда действовала мне на нервы, с того самого момента, как я впервые увидел её семь лет назад. Тогда она уже достигла больших успехов, так что она была золотым ребёнком, а я — белой вороной.
— Да, ну, некоторые из нас, морских пехотинцев, могут использовать громкие слова, — говорю я. — Некоторые из нас даже умеют читать.
Эдди издаёт неразборчивый звук себе под нос, и тот факт, что у неё нет ответа, вызывает у меня извращённое чувство удовлетворения.
— Что? — спрашиваю я. — Тебе нечего сказать, сладкие щёчки?
— Перестань называть меня так, — фыркает она. — Я не просила их назначать тебя моим грёбаным куратором или телохранителем, или что там, черт возьми, они делают.
— Ни хрена себе, — замечаю я. — Я не думал, что ты такая уж мазохистка.
Но Эдди не отвечает.
— Твоя машина здесь? — спрашивает она. — У меня был водитель.
— К твоим услугам, — мой тон саркастичен, и я слышу, как она фыркает у меня за спиной, когда идёт за мной к машине. Я беру за правило открывать перед ней дверь с драматическим размахом.
Эдди ничего не говорит, но пока мы едем, она рассеянно водит пальцем по подлокотнику. Тук-тук-тук, пауза, тук-тук-тук, пауза. Она привыкла считать, когда волновалась, а это было намного больше, чем она когда-либо показывала, я думаю. Сомневаюсь, что она знает, что я когда-либо замечал это, но я заметил. У неё были такие маленькие привычки: считать, раскладывать свои вещи в определённом порядке, люди списывали это на то, что она примадонна, но я знал, что дело не только в этом. Тогда я многое заметил в ней.
Чёрт возьми. Почему я вдруг почувствовал, что защищаю её?
— Тебе нужна еда, — говорю я. Как только эти слова слетают с моих губ, я понимаю, насколько по-пещерному они звучат. Ты. Ешь. Еда. Сейчас.
Эдди поворачивается, чтобы посмотреть на меня, и я вижу, как она приподнимает бровь над оправой своих огромных солнцезащитных очков.
— Это то, для чего наши родители наняли тебя? Чтобы говорить мне, что делать?
Чёрт, прошло пять лет с тех пор, как я отдавал приказы в армии. Она должна быть рада, что я не кричал своим голосом.
