покончить с этим два года назад, когда она хотела этого от меня.
Мое тело дергается, когда мама расправляет на мне платье, и я смотрю через ее плечо в зеркало. Через двадцать лет затылок ее светловолосой головы легко превратится в мой.
— Ты не сможешь отличить меня от всех остальных, — настаиваю я и подхожу так близко, как могу, чтобы переубедить ее.
Каждая дебютантка нарядится в белый, и, хотя ткань моего платья довольно симпатичная — кружевная с жемчужными вставками, — дизайн смущает. Все платья дебютанток отдают Степфордом.
— В этом и суть, — терпеливо объясняет мама. — Традиция. Солидарность. Общность. Единство. Ты выступаешь как член общества, а общество живет, опираясь на стандарты, — она проводит руками по ткани, разглаживая складки. — Тебе необходимо усвоить, что раскачивание лодки подвергает опасности всех, кто находится на борту.
Но именно для этого и строят лодки.
Вздыхаю, не понимая, почему решила позволить ей выбрать платье. Я добиваюсь своего, потому что мама выбирает битвы, а любая битва со мной, которая длится более трех минут, требует слишком много усилий.
Я могу перечить ей. Наверное, так я и сделаю.
— Тебе нужен валиум или что-то другое? — спрашивает она.
Я тихо смеюсь и отворачиваюсь. Джиджи Коллинз, дамы и господа. Председатель, светская львица и глава школьного совета.
Она расправляет рукава, чтобы сделать их более объемными, и затем прижимает руку к моему животу.
— Хмм.
— Что?
Она поджимает губы и обходит меня, изучая.
— Я собиралась попросить ее ушить платье до четвертого размера, но шестой и так уже слишком, верно?
Тепло распространяется по моей коже, и я сжимаю челюсть.
Ее телефон звонит из сумки на стуле, и мама направляется к нему, отмахиваясь от моих возражений.
— Думаю, мы оставим так.
Взяв сумку, она достает телефон и отвечает на звонок, проходит мимо меня и покидает комнату.
Я протираю глаза, слушая, как она болтает в зоне ожидания о том, нужна ли через два месяца блинница для пасхального завтрака в моей школе.
Смотрю в зеркало на свою огромную юбку, мне надоедает весь этот образ, который обречен жить вечно и вернется, чтобы вывести меня из себя в ближайшие годы.
Совсем не хочется, чтобы моя дочь смеялась, рассматривая фотографии.
Приподнимаю юбку и съеживаюсь при виде белых чулок и уродливых атласных туфель на каблуках, а затем поворачиваюсь, изучая заднюю часть своего платья и отвратительную шнуровку корсета, вместо которого должны были быть пуговицы.
Боже, мне стоило принять валиум. Какого черта я хочу осчастливить ее, если она таким образом ранит мои чувства?
Но я знаю почему. Через несколько месяцев я уеду в колледж. Прочь от всего. Выпускной. Конец.
Все уедут. Все…
Выпрямившись, я снова смотрю в зеркало, но вдруг где-то в магазине с шумом захлопывается дверь, и этот звук заставляет меня замереть.
Это не входная дверь. На той висит колокольчик. Эта же редко используется — тяжелая и толстая дверь, щелчок защелки такой громкий, что я слышу его отсюда.
Сердце ускоряет темп, и через мгновение ее глаза согревают мою кожу на спине.
Все…
Я поднимаю взгляд и встречаюсь с глазами Оливии Джэгер, когда она прислоняется к арке, ведущей в примерочную, и смотрит на меня.
И внезапно моя кожа становится слишком горячей.
Она держит холщовые сумки, набитые тюлем и лентой, ее очки-авиаторы сидят на макушке, и она явно изо всех сил пытается сдержать свое веселье.
Ее смена закончилась больше часа назад. Я думала, она ушла домой.
— Подойди сюда, — говорю я ей.
Она опускает сумки на пол и подходит ко мне, становясь лицом к лицу. Я смотрю вниз на свою одноклассницу, товарища по команде и единственную, кого я когда-либо с нетерпением жду.
— Приколи подол, — приказываю ей. — Он все еще волочится по земле, поэтому приподними его еще на четверть дюйма.
Положив руки на бедра, она колеблется, как будто у нее есть выбор, а затем опускается на колени, снимая булавку с подушки, прикрепленной к ее запястью.
Но перед тем, как она хватает платье, я отталкиваю ее от него.
— Вымой сначала руки.
Качаю головой, когда она пронзает меня взглядом. Но я настроена серьезно. Если за последние три с половиной года она и научилась чему-то, переходя каждый день через рельсы в Сент-Кармен, чтобы учиться в одной из самых престижных школ штата, так это здравому смыслу. Этому определенно учат в Мэримаунте.
Поднимаясь, она подходит к круглому столу и вытаскивает салфетку из пакета, вытирая пальцы. Джэгеры родились с машинным маслом под ногтями, так что осторожность никогда не помешает.
Помимо стрижки газонов и подстригания живых изгородей в Сент-Кармен, ее братья еще частично владеют свалкой, на самом деле являющейся рестораном, в их лесной глуши, продают наркотики, ремонтируют автомобили и мотоциклы и занимают в долг.
Ладно, возможно, часть про «продают наркотики» всего лишь слух. В любом случае вся эта семейка не внушает доверия. Особенно с властью, которой они обладают как неофициальные владельцы залива Саноа — их скрытого маленького сообщества в болотах.
Их называют шестеркой Тристы. Пять братьев и сестра, но я понятия не имею, почему именно Тристы. У них даже есть очаровательная маленькая эмблема. Закатанный глаз.
Подойдя ко мне снова, она опускается, убирая с лица прядь волос, выпавших из ее хвоста, складывает подол, закалывая его булавками.
Волосы падают ей на лицо, и мои пальцы касаются моей ноги, борясь с желанием убрать ее прядь за ухо.
— Быстрее, — поторапливаю ее.
Я запрокидываю голову назад и собираю свои волосы в кулак высоко на макушке, скручивая их в пучок и удерживая там. Изучаю свое отражение в зеркале.
Ее пальцы нежно тянут ткань, когда она переходит к следующему месту, и мое сердце бьется сильнее, каждая пора на теле остывает от внезапно выступившего пота.
Я позволяю себе вновь опустить глаза и посмотреть на нее у моих ног.
На ней джинсовые шорты. Темно-оливковая кожа ее подтянутых ног сверкает в свете люстры. Я слежу за ее взлохмаченным, черным как смоль хвостом и красным оттенком губ, когда она кусает нижнюю, сосредоточившись на своей задаче. Ее рубашка в черно-белую клетку расстегнута, и я останавливаюсь на глубоком V-образном вырезе ее серой футболки, как он опускается между гладкой, без единой поры, кожей ее груди.
Я приподнимаю подбородок и снова смотрю в зеркало. Ради всего святого, на ней хоть есть лифчик?
Она приподнимает мою юбку чуть выше лодыжек и украдкой подглядывает.
— Тебе стоит снять чулки, — советует она, снова подкалывая подол. — И туфли тоже, раз уж на то пошло.
Я слегка поворачиваюсь, выпятив плечо, и пытаюсь решить, что больше подойдет к этому платью: собранные или распущенные волосы.
— Представь, что станет с миром, если я последую модному совету от такой отвратительной оборванки и болотной крысы, как ты, — отвечаю я.
Ее черные кожаные сапоги до щиколотки выглядят мило и все такое, но я почти уверена, что все, что на ней надето, — это то, что она смогла выпросить у других.
Я чувствую ее взгляд на себе и смотрю вниз, замечая легкую вспышку в ее глазах. Отчасти забавляющуюся, но в основном предупреждающую о том, что она записывает в уме все то дерьмо, которое я говорю ей.
Я дрожу, Лив. Правда.
— Если я сниму чулки, — объясняю я, — то не буду подобающе одета. Женщины в моем мире — леди, Оливия.
— Но ты почувствуешь это на своих ногах, — она оглядывает свою работу. —
