Я улыбаюсь, ощущая тепло во всем теле.
— Он делает меня счастливой, Кэрри. На самом деле, по-настоящему счастливой.
— Если я пообещаю не говорить отцу то, что ты не одобришь, расскажешь мне тогда?
Я киваю, чувствую удовлетворение. Мы с Кэрри никогда не были близки. Разница в возрасте и ее способности запугивать всех вокруг себя всегда разделяли нас. А я хотела сблизиться. Она была моей сестрой.
И я рассказала ей эту историю. Кое-что из этого она итак знала. Все в моей семье знали, что во время поездки в Израиль три года назад произошло нечто значительное, потому что я приходила домой опустошенная из-за отъезда Дилана. Я плакала почти три дня, чего вряд ли кто-либо из моих родных ожидал по возвращению на родину. Затем я купила фотобумагу и распечатала все фотографии с нашей поездки. Дюжины и дюжины дюжин наших совместных фотографий. Не нужно было быть гением, чтобы понять, что я влюбилась.
Кэрри не знали лишь одного — насколько тяжело мне было, поэтому я рассказала ей. Про сомнения, про расстояние. Знать, что он собирается уезжать после окончания школы, чтобы набраться опыта и начать писать романы. Знать, что нас разлучат. Я рассталась с Майком, как только вернулась в Сан-Франциско… я плыла по течению, в те первые месяцы мое существование было построено на телефонных звонках, письмах и переписке с Диланом на Facebook.
Чего она на самом деле не знала, что он вступил в армию на следующий день после того, как я порвала с ним. Что означало, что его последующие травмы были моей виной.
Я рассказала ей, как медленно заново перепутались наши жизни после столкновения друг с другом у кабинета мистера Форрестера в сентябре. Как травмы сказались на нем, и как мы бегали каждое утро.
— Я могу поверить в это. Я никогда не видела тебя такой… стройной, — говорит она.
— Ну, мы бегаем около семи миль. Упражняемся вместе.
— О-о-о, — говорит она застенчиво, приподняв брови.
Кровь приливает к моим щекам.
— О, мой Бог. Я не то имела в виду, Кэрри!
Она улыбается.
— Все в порядке, Александра. Я не расскажу отцу. Ты можешь поговорить со мной.
Я смущенно смотрю на стол, затем говорю.
— Я вроде как решила, что мы готовы.
Ее рот образует большую «О».
— Серьезно? — говорит она.
Я киваю.
— Я люблю его, Кэрри. Больше чем ты можешь себе представить. Я хочу провести с ним жизнь.
Она вздыхает.
— Завидую.
Шокированная, я откидываюсь на спинку сидения.
— Ты завидуешь мне?
Она одаряет меня грустной улыбкой.
— Моя жизнь распланировала, Алекс. Думаю, все наши жизни, за исключением Джулии. В них нет места для мужчин. И… давай просто скажем, что я сожалею об этом. Я так рада за тебя.
— Встретишься с ним сегодня на вечеринке. О, и говоря о мужчинах, — говорю я, наклоняясь вперед и улыбаясь, — я обещала его другу, что познакомлю вас. Рэй Шерман. Шерман только что вернулся домой из Афганистана.
Она моргает.
— Папа был бы в ярости, если бы я встречалась с солдатом. Посмотри, как он относится к тебе.
Я смеюсь.
— Он тебе понравится, — говорю я. — Он хороший парень. И честно, зная, что у меня есть парень, в которого я влюблена… Шерман действительно сексуальный.
Ее глаза заблестели.
— Что ж, в таком случае, я с нетерпением жду встречи с ним!
— Серьезно? Ты собираешься рассказать все это отцу? Не думаю, что выдержу весь этот допрос на День Благодарения. Это будет весьма плохо.
— Обещаю, сестренка. Ни слова. Я скажу ему, что ты счастлива и оставлю тебя в покое.
Хорошо. Да, прочитав ее письма, и видя страдания, вылитые в них… мое настроение подпортилось. Я не очень хорош в том, чтобы изъясняться, и даже при том, что мой новый терапевт в Ассоциации Ветеранов не раз говорил мне, что я должен отпустить вину за убийство Робертса, факт остается фактом, что, черт возьми, она знает? Почему, так или иначе, в Ассоциации Ветеранов есть не боевой ветеран, а девушка двадцати с чем-то лет в качестве терапевта?
Неважно.
Когда Шерман проснулся, он сказал, что мое настроение покачнулось, но он не навязывался, просто рассматривал это как нормальность. Так вероятно и было. Я всегда был чертовски угрюмым, и с колеблющим характером отношений на расстоянии между мной и Алекс, ну… давайте просто скажем, в Афганистане я был вынужден бездействовать.
Возможно, мне нужно было поговорить об этом. С Алекс, или Шерманом, или с тем, кому плевать. Я не знаю. Как вы скажите «я сожалею», и будет ли это иметь какой-то смысл? Вы слышите это дерьмо все время, но этого не достаточно, если речь идет о разбитом сердце. И это просто о том, чего я достиг в прошлом году: горе и страдания других людей.
Какая разница. Мне нужно прекратить останавливаться на этом дерьме. Шерман был в городе, и сестра Алекс, у Алекс видимо были особенные планы на нас сегодня, на которые она намекала, и мне нужно было просто прийти в себя и прекратить разрушать вечера своими проблемами.
Я одет в тесные джинсы и черную футболку, которая впечатлила Алекс две недели назад… она накинулась на меня. По крайней мере, я думаю, это был намек на то, что она ей понравилась, когда она покусывала мое ухо. Из-за повязки было чертовски неловко одеваться, но это то, что я получил за пробивание стены. Самым сложным было зашнуровать ботинки, но я с этим хорошо управился.
Мой телефон звонит. Сообщение от Алекс:
«Встретитесь с нами в парке? *Обнимаю* Кэрри хочет встретиться с Шерманом».
Я пишу ответ:
«Будем там в десять. Люблю тебя».
— Ну же, Косяк! Мы должны идти. Ее сестра хочет познакомиться с тобой.
Это весь стимул, который был нужен Шерману. Тридцать секунд спустя мы идем, направляясь в парк через два квартала, где мы с Алекс встречаемся каждое утро.
Я слышу вдох Кэрри до того, как вижу их приближение.
— Ты права, — шепчет она. — Он сексуален, Иисусе, так это Дилан. Он не выглядит как ребенок, который был у тебя на фотографии из Израиля.
Дилан и Шерман идут к нам. Шерман очень высокий, неуклюжий, но крепкого телосложения, с сильными руками и ногами. Его короткостриженые волосы и белые зубы выглядели бы чертовски хорошо на вербовочном плакате.
Рядом с ним Дилан, который одет в черную, слегка обтягивающую футболку, которая заставляет меня желать сорвать ее. Я хочу зарычать. Он смотрю на меня и улыбается, и я чувствую, что краснею.
— Эм… да, — говорю я. — Кое-где он вырос.
