Скрыть это Инга не посчитала нужным.
— Ну и прекрасно! — обрадовалась мать. — Теперь тебе не будет скучно. А там, глядишь, Илюша сдаст экзамены и приедет отдыхать. Он обязательно поступит.
"Вот уж правда, скучно мне теперь не будет", — подумала Инга.
Она умылась, быстро съела завтрак, сложила в сумку полотенце и второй, запасной купальник, снова чмокнула мать в щеку, собираясь бежать, и вдруг на пороге сообразила, что не спросила вчера Павла, где он остановился. Разыскивать его на пляже среди тысяч курортников, валяющихся на песке бок о бок, где среди тел ни сантиметра свободного пространства — задачка не из простых. Рассчитывать на вторую случайную встречу наивно и глупо. Значит…
Инга растерялась и затопталась на пороге.
— Ты что? — опять встревожилась мать. — Ты сегодня опять очень странная, непохожая на себя…
— Пока! — выпалила Инга и стремительно выскочила из квартиры, чтобы не заострять на себе внимание.
На улице она притормозилась. Мимо шагали на пляж отдыхающие — с деловыми умными лицами людей, выполняющих важную, ответственную работу. Тащили надувные матрацы и круги, волейбольные мячи, купальные принадлежности… Волокли самодельные и покупные тенты. Из сумок выглядывали головки бутылок с пивом и фантой, минералкой и вином. Плыли вкусные запахи из столовых и забегаловок, начинающих трудовой день. Визжали и хохотали довольные дети.
Весь мир вокруг Инги был или казался счастливым. А каким еще он бывает на отдыхе? Одни сплошные баловни судьбы! И поэтому не чувствовать здесь блаженства за компанию с другими просто немыслимо.
Инга медленно и нерешительно побрела вслед за всеми к пляжу. Автоматически доплелась, озираясь по сторонам, вместе с непрерывным размеренным потоком дисциплинированных и серьезно относящихся к отдыху курортников. Забилась в пустующий, пока никем не занятый песчаный уголок, бросила полотенце и села на него.
Вокруг гомонил пестрый пляж, суетился, радовался жизни, наслаждался ею, мельтешил до рези в глазах… Инга всегда любила его, но сегодня он был ей омерзителен, отвратителен до крайности. Она сидела так долго, одиноко, уткнувшись подбородком в колени и не реагируя ни на что.
Солнце поднималось все выше и палило все сильнее. Хотелось искупаться. Инга встала, собираясь бежать в воду, и вдруг подумала: а где они вчера с хохотом вбежали в море? Огляделась, собрала вещички, закинула сумку на плечо и потащилась по пляжу, с трудом огибая тела ленивых, лежащих пластом, тюленеобразных курортников, едва находя между ними крохотные пространства, чтобы поставить ногу. Ее тянуло к тому памятному кусочку пляжа, как преступника невыносимо влечет к месту преступления.
Наконец она добрела до вчерашнего места… Вот отсюда они вдвоем вбежали в море… Отсюда рванулись в воду и поплыли в далекую страну… Только называлась она совсем не Турция, а иначе… Инга задумалась, пытаясь найти свободный уголочек песка, и поплелась в его поисках назад, к набережной. Ей казалась, что еще сохранилась вчерашняя дорожка их следов на песке, море еще помнит и бережет их стремительные движения, тепло их тел, а в воздухе до сих пор отдаленно звучат их голоса…
Инга беспомощно огляделась. Кто-то сзади больно взял ее за руку повыше локтя. Она резко обернулась.
— Я знал, что ты обязательно сюда придешь, — сказал Павел. — Понравилось? А не поплыть ли нам с тобой, прелестница, снова в Турцию?.. — Он наклонился к ее лицу и зашептал в самое ухо, обдавая горячим дыханием. — Далеко-далеко, где нет ни курортников, ни мамы с папой, ни дум и забот о поступлении в институт… Зачем он тебе вообще? Ты родилась на этот свет не для того, чтобы делать научные открытия, творить и создавать, и соображать головенкой. У тебя совсем другое предназначение. Ты призвана дарить мужикам наслаждение, блаженство… Ты нужна исключительно в постели, всем и каждому, даже если тебе открытым текстом об этом не говорят. И так все ясно и понятно, чаровница! Ни умом, ни службой, ни творчеством, ни бизнесом и спекуляциями, ни воровством тебе капитала не нажить. И ты обязана это хорошо усвоить, чтобы правильно жить, не бросаясь в разные стороны, дурью не маясь, не страдая и не тоскуя. У тебя один-единственный капитал — твое тело! И это твое огромное и подлинное достояние. Настоящее богатство, отпущенное тебе природой. Впрочем, мордашка у тебя тоже ничего. Но, видишь ли… — он засмеялся, — лицо женщины — это нечто типа десерта, сладкий компот, а вот все прочее… — Павел окинул ее с ног до головы недвусмысленным жадным взглядом, — это… это вроде жаркого шашлыка, горячего, жирного, истекающего соком и приправами.
Инга собралась обидеться. Неужели она и в самом деле такая дура, способная лишь валяться с мужиками в кровати?! Но его слова и шепот, отдающий соблазном, могучим искушением, заманивающий во вчерашний порочный вечер, почему-то вновь потащили ее властно за собой, заставили забыть, отбросить всякие мысли об унижении и оскорблении…
— Ну, как? — ухмыльнулся Павел ей прямо в горящее лицо. — Поплыли?
— Но тут полно народа… — пробормотала Инга.
— Это единственное, что тебя смущает? — хмыкнул он.
— И у меня остался всего один последний купальник…
— А-а, вот это уже серьезно! — захохотал москвич. — Ты прелесть! Тогда будешь крепко держать его в лапках, чтобы не уплыл от тебя, на манер вчерашнего! Вперед!
Он грубо и сильно рванул ее за собой за руку. Инга еле успела сбросить сарафан, и они снова понеслись к морю, как вчера. Только на этот раз их провожали тысячи любопытных глаз…
Илья поступил в Литинститут легко и без всяких знакомств и связей. Времена, когда стать студентом этого своеобразного желтого дома вблизи задумчивого позеленевшего (хорошо, что не поголубевшего!) от времени Пушкина только с помощью большой и мохнатой руки, к счастью, миновали. Это раньше ушлые абитуриенты, отлично знакомые с правилами конкурсного отбора, закладывали длинный волос на двадцать первой страничке своей рукописи и чуточку склеивали тридцать вторую и тридцать третью страницы. И рукописи возвращались после творческого конкурса к авторам с теми же мирно лежащими, никем не потревоженными волосками и не расклеенными, то бишь никем не прочитанными страницами. Читали здесь лишь избранных, на кого указывал чей-нибудь всесильный перст.
Но так было раньше. Потом сменился ректор, довольно быстро поменявший половину преподавательского состава. И тогда в Литинституте стали читать все творения абитуры без исключения, и принимать не за папу с мамой или дедушку с дядей, а за собственные заслуги.
