— Масло вроде подтекает, посмотришь? — спросил капитан.
Паренек кивнул, но как-то неуверенно, и глазами показал на здание конторы. Голощекин насторожился.
Из двухэтажного здания, выкрашенного в дикий грязно-розовый цвет, вышел Папа в сопровождении двух представительного вида мужиков.
Сердце у капитана пропустило один удар.
— Начальство какое-то из области приехало, — пояснил паренек. — Все проверяют чего-то… Петрович злой как черт. А у него дочка замуж выходит, и так забот полон рот.
Голощекин шумно выдохнул.
Представительные мужики забрались в сверкающий «газик», и Папа, как гостеприимный хозяин, проводил выезжающую за ворота машину. Потом вернулся, бросил короткий мрачный взгляд в сторону Голощекина и направился к конторе.
— Дочка, говоришь, замуж выходит? — весело спросил капитан. — Ну пойду поздравлю… Петрович! — крикнул он. — Погоди.
Папа обернулся. Голощекин быстро прошагал по двору, придерживая болтающийся на боку планшет.
— Значит, на свадьбе скоро погуляем? — громко произнес Голощекин, хлопнув Папу по плечу. — Ну поздравляю! С тебя причитается.
Папа ухмыльнулся и так же громко ответил:
— Ну заходи, раз причитается. — Он открыл дверь и придержал, пропуская гостя в темноватый тамбур.
Они миновали узкий коридор с многочисленными дверями, за которыми играло радио, стучала пишущая машинка и бубнил что-то мужской голос, а высокий девичий захлебывался от смеха. Папа открыл обитую дерматином дверь, и Голощекин оказался в небольшой комнатке с забранным решеткой окном, выходящим на стену гаража.
Папа тяжело опустился на стул, налил из графина в стакан мутноватую воду и, выдвинув ящик стола, достал пузырек. Шлепая губами, натряс в стакан тридцать капель и залпом выпил.
— Ну дела-а! — изумленно протянул Голощекин. — Перебрал, что ли, на радостях? Мотор с похмелья отказывает?
— «С похмелья», — ворчливо передразнил его Папа. — Тут и не напьешься толком. — Он хмуро посмотрел на Голощекина. — Пасут меня, кажись.
— Эти? — Голощекин неопределенно мотнул головой на дверь, подразумевая двух представительных мужиков.
— А-а, — махнул рукой Папа, — да нет. Это проверяющие из области.
— Уверен?
— Уверен.
— Тогда с чего ты взял, что пасут?
— Вот тут, — Папа похлопал себя по груди, — неспокойно. Надо лавочку сворачивать, капитан. Всех башлей все равно не загребешь, а на наш век уже хватит.
— На твой, может, и хватит, — жестко произнес Голощекин. — А у меня, как сказал поэт, планов громадье.
— Ну и загремишь ты со своим громадьем, — буркнул Папа и ткнул большим пальцем себе за спину, в зарешеченное окно. — Будешь лет пятнадцать в крестики-нолики играть. В лучшем случае. А то и вовсе лоб зеленкой намажут. — Он убрал пузырек в стол и плеснул в стакан воды. Стекло звякнуло — рука у Папы дрожала. — Принес?
Голощекин вытащил из планшета холщовый мешок и протянул Папе. Тот раскрыл, выудил один пакетик и взвесил его на ладони, прикидывая вес.
— Сколько? — спросил он.
— Тридцать.
Папа прищурился, теперь, очевидно, прикидывая стоимость товара, и удовлетворенно кивнул. Спрятал пакетик обратно в мешок, потом полез к себе за пазуху и достал ключ, висевший на шее на тонком шнурке. Стащил шнурок с шеи и, захватив со стола мешок, нагнулся куда-то под стол. Там он долго возился, гремя ключом о металл, и наконец выпрямился. В руках у него ничего не было, не считая ключа.
— А деньги? — спросил Голощекин.
— Потом.
— Почему? — Голощекин зло прищурился.
— Я сказал — потом! — отрезал Папа. — По полной рассчитаемся. Значит, так. Сделаем перерыв — это раз. Я пока пообсмотрюсь. И нужны люди — это два. Ты мне их обеспечишь.
— Какие еще люди? — спросил Голощекин, несколько растерявшись.
— Твои люди. Тобою найденные и тобою же натасканные.
— Зачем?
— А сам не сечешь?
Голощекин промолчал, маскируя замешательство задумчивостью. Он вытащил папиросу, но курить не стал, а только постукивал мундштуком по расслоившейся фанерной поверхности допотопного канцелярского стола.
Сказать Папе про Братеева или нет? Про то, что сукин сын своими руками щупал пакеты с товаром и даже, по собственному признанию, сунул свой любопытный нос в порошок? Лучше, пожалуй, сказать, хотя количество пакетов не было неизменным, и то, что в предыдущей партии одного не хватало, можно объяснить. Чем? Случайностью, например. Или своей оплошностью — повредил, когда распарывал нить.
Поколебавшись, Голощекин решил смолчать. Папа паникует — это ясно. Вон ручонки дрожат, топтуны мерещатся. А если не мерещатся? Тогда на кой хрен еще людей привлекать — лишние свидетели только.
— На кой тебе мои люди? — заговорил он. — Меньше народу — больше кислороду. Я чист, меня никто не пасет. В фанзу я лишний раз не суюсь.
— А рыбу зачем тогда китайцы туда таскали? Целую рыбу, с потрохами?
Знает все, сволочь. Узкоглазые сдали. Или сам проверял? Вряд ли. Голощекин сжал зубы.
— А затем, — прошипел он, — что я, между прочим, не один по тайге гуляю. И если кто-то из моих молодцов заметит, как возле фанзы китайцы крутятся, он будет знать, что угнетенные желтолицые товарищи хранят здесь безобидный улов. Я показательный поход устроил.
Говоря все это, Голощекин внимательно следил за Папой. Папа был не из тех, на кого можно давить. Но и он, Голощекин, не из тех, кому можно отдавать приказы, не сомневаясь в их бездумном исполнении. На службе — да, в жизни — нет. Зачем Папе нужны еще люди? Чтобы, удлинив, запутать цепь, по которой движется товар? Бред, для этого голощекинские люди не годятся. Чтобы дать возможность самому капитану лишний раз не светиться возле фанзы? А с чего бы вдруг такая забота? Перестал доверять? Так новые люди в этом смысле еще опаснее…
Голощекин наконец закурил и произнес спокойно, разгоняя сизый дым рукой:
— Знаешь что, Петрович, давай-ка все сначала. Перерыв хочешь сделать? Согласен. Попляши на дочкиной свадьбе, передохни, осмотрись. Мне тоже передышка нужна. А что касается людей… Ты ведь абы с кем дела иметь не будешь…
— Само собой, — буркнул Папа.
— Ну, стало быть, надо приглядеться, прощупать.
— А то, можно подумать, ты своих людей не знаешь, — криво усмехнулся Папа.
— Знаю, — улыбнулся Голощекин. — Но ведь и ты со мной не первый день знаком, а не доверя-а-аешь, — протянул он, улыбаясь все шире, однако взгляд его оставался холодным и цепким. — Короче, обмозгую. — Он встал. — Водка есть у тебя?
— Что тебе тут, магазин? — буркнул Папа, но все же поднялся и, открыв шкаф, достал початую бутылку. — Ты ж за рулем.
