— Я не хочу больше быть твоей женой, и чем быстрее мы расстанемся, тем лучше. Я хочу получить развод, и поскорее.
Но его занимал в это время совсем другой вопрос, и он не услышал Марининых слов.
— Не увиливай. Я требую, чтобы ты держалась подальше от этого типа. Я не желаю, чтобы он так тебя разглядывал.
— Не суди обо всех по себе. Том очень славный молодой человек.
Глаза Гедеона сверкнули.
— И ему ничего от тебя не нужно, кроме твоих прекрасных глаз. — Он цинично усмехнулся. — Меня этим не купишь. Рано или поздно ему потребуется кое-что еще.
— Вот избавлюсь от тебя, тогда и узнаю, — отпарировала Марина ядовито.
— Ты соображай все-таки, что говоришь, — он уже почти рычал.
Но Марина тоже была в ярости, лицо ее стало темно-красным от злости.
— Ты что вообразил? Ты думаешь, если я решила дружески поговорить с молодым человеком, ты можешь на меня орать и топать ногами?
Его глаза приобрели опасный стальной блеск.
— Дружески? Это так теперь называется? Он с тобой заигрывает, и ты прекрасно это знаешь.
— Ну и что? Это не твое дело!
— Черта с два не мое! — Он схватил ее за руку, но она вывернулась.
— Убери руки!
— Чтобы я тебя с ним больше не видел! — Гедеон был теперь действительно на грани, он напрягся как струна.
Марина заметила, что дедушка в волнении наблюдает за ними из окна.
— Пропусти меня, — потребовала она.
Наконец Гедеон хрипло, с трудом выдохнул и пропустил ее. Она прошла мимо него в дом, и навстречу ей, хромая, вышел Гранди.
— Что-то случилось? — спросил он.
Сзади над ней навис Гедеон и бросил презрительно:
— Оставь ее в покое, Гранди. Она уже не ребенок!
От этой наглости Гранди вспылил:
— Ты здесь не нужен ни ей, ни мне. Убирайся из нашего дома и из нашей жизни! Ты и так достаточно наломал дров.
Глаза Гедеона приобрели ту восточную непроницаемость, которой он всегда прикрывался, когда намечал себе какую-то цель, а ему пытались помешать. Он взглянул на деда и промолчал. Тот подождал минуту, дрожа и задыхаясь, повернулся и, тяжело ступая, стал подниматься по лестнице.
— Ты когда-нибудь думал о ком-нибудь, кроме себя? — с горечью спросила Марина и ушла на кухню. На кухне приятно пахло свежеприготовленным салатом. Он стоял в большой миске на столе, накрытом для ужина на троих.
Гедеон подошел к ней сзади и сказал ей на ухо, тихо и нежно:
— Я все время думаю о тебе, и ты это знаешь.
— Врун, — ответила она, не оборачиваясь, но всем своим существом ощущая за спиной его худощавое тело.
— Но это правда. Ты знаешь старинную легенду о человеке, который спал под оливковым деревом и ему в ухо вполз скорпион? Так вот, скорпион прогрыз себе путь прямо в мозг этого человека, и ты сделала со мной то же самое. — Его голос, казалось, дразнил ее.
— Будь я скорпионом, я бы укусила тебя до смерти.
Он рассмеялся и провел пальцем ей по спине, вдоль позвоночника.
— Змея.
Марина вздрогнула, будто ее ударило током.
— Гранди просил тебя уехать. Почему ты еще здесь?
— Ты знаешь почему, — тихо ответил он и поцеловал ей руку. Но Марина с раздражением выдернула ее. От каждого его прикосновения у нее кружилась голова, она хорошо знала, что не сможет долго сопротивляться ласкам Гедеона и будет презирать себя, если сдастся. Нет, она должна все время помнить о его отношении к женщинам. Ведь он сам признался, что, когда они ему надоедали, он просто выбрасывал их из головы.
Он слонялся вокруг нее, скрестив руки на груди, а Марина даже не глядела в его сторону, хотя чувствовала его присутствие. Она все время наблюдала за ним уголком глаза, он притягивал ее, но Марина боролась с собой.
— Ну и куда же ты шла, где ты встретила этого мальчика?
В голосе Гедеона появилась интонация, которую она уже научилась понимать. Он осознал разницу в их возрасте и боялся этого. Она вспомнила, что Пола он тоже называл «этот мальчик» и всегда вкладывал в свои слова презрение и насмешку.
Марина повернулась и взглянула ему прямо в глаза:
— Том не мальчик. Мы с ним примерно одного возраста…
— Он выглядит лет на восемнадцать, — бросил Гедеон, и лицо его ожесточилось.
Внимательно глядя на него, она сказала тихо:
— Не говори чепухи. Ты просто старше его на пятнадцать лет, вот и все.
Гедеон сильно покраснел. Возникла пауза, во время которой он боролся с подступившим раздражением, и потом сказал:
— Очень забавно.
— Разве я сказала что-нибудь забавное? — Ее широко распахнутые глаза смотрели совершенно невинно.
— Нет, не сказала. — И тут снова возникла пауза. Потом он подошел к ней совсем близко и произнес: — Не мучай меня, Марина. Разве ты не знаешь, как сильно ты мне нужна?
— Я тебе нужна? — ответила она ледяным тоном. — Да, но только до той поры, пока ты не натешишься в свое удовольствие, а потом бросишь, как остальных. Так ведь, Гедеон?
— Да нет, с тобой все не так. С тобой с самого начала было все по-другому.
— Неужели? — Голос ее звучал презрительно. — Ты же сам мне говорил, что, когда мы встретились, ты только желал меня. Мы ведь оба знали, что жениться ты не собираешься, не так ли?
Он вздрогнул, как от боли.
— Да, — признался он, — так. Стоило мне впервые увидеть тебя, и я загорелся. Но женитьба мне даже в голову не приходила. — Он по лицу видел, как она задета, и сказал неуверенно: — Милая, я ведь хочу быть честным. Ты хотя бы выслушай меня до конца. Я не отрицаю, именно так все и началось, Но потом все изменилось, верь мне.
— Ну почему я должна тебе сейчас верить? Ты же признался, что был лжецом.
— Но теперь я не лгу. Я действительно приехал тогда вслед за тобой, чтобы соблазнить тебя. Но здесь все изменилось.
Она сразу вспомнила тот морозный, ясный зимний день, как она заволновалась, увидев Гедеона, и как он сказал тогда: «Здравствуй, Красная Шапочка, я — Серый Волк». Ему казалось, что скрытая ирония его слов ей непонятна, и он наслаждался ситуацией. Марина была похожа на ребенка, идущего навстречу опасности, не подозревая о ней. Гедеон дразнил ее, гладил ладонь, в шутку целовал. Он напоминал осторожного хищника, подбирающегося к жертве, и ничем не выдавал своих намерений.
Тут он ощутил, как нарастает в ней гнев, и беспокойно тронул ее руку.
— Милая, но я ведь не стал продолжать, я просто не смог. Когда ты села к роялю и стала играть мне, я скоро понял, кто ты на самом деле, и возненавидел себя. Ты пришла ко мне из того мира, которого я не знал. Ты играла с таким прелестным чувством, с таким внутренним умиротворением, что я стал презирать самого себя. Я ушел тогда, решив никогда тебя больше не видеть. Я понял, что не имею права тебя трогать, как не имею права растоптать цветок.
