— Само собой. Я всегда страдал безумной жаждой знаний. Ну и?..
Алёна проглотила смешок и начала с нарочитой серьезностью:
— Ты же у меня особенный, потому с тобой нельзя действовать линейно — ловить просто на платье. Для начала я попыталась тебя спугнуть, что не получилось, к моему огромному удовольствию, проверяла тебя на стрессоустойчивость.
— И поэтому ты приходила ко мне на чай без лифчика.
— Конечно. И кнут, и пряник. Это момент расслабления. И ослабления. Бдительности.
— Ваши выводы, Доктор.
— Мне с тобой повезло. У тебя железная психика. Ни разу не взорвался.
— Тебе повезло, да. Я не взрываюсь по мелочам и при правильной подаче могу даже глупость принять за ум.
Алёна вздохнула, положила раскрытые ладони на столешницу и придвинулась ближе.
— Ты хоть представляешь, как мне страшно с тобой вот так откровенничать? У тебя такое гибкое сознание, — прошагала пальцами по каменной поверхности барной стойки, — прямо, прямо и за угол. Я же не знаю, что ждет меня там, за углом. Не знаю, Ванечка. Может быть, такси?
— Такси я тебе завтра вызову, — улыбнулся Шаурин.
Алёна делано громко, как будто облегченно выдохнула.
— Какое счастье.
— Пей, Мурка. Когда ты уже напьешься?
— Хочешь меня пьяную и в красивом платье?
— Хочу. Я заслужил, — мягкая ирония пробежала по губам. — Весь вечер исправно ведусь на твои позитивные манипуляции: платье, улыбки, доверчивые разговоры, комплименты.
Алёна расхохоталась:
— Теперь я верю, что ты читал этот словарь. Мне кажется, что ты мне быстрее мозги взломаешь.
— Я могу. Если будешь плохо себя вести, я этим займусь. И знаешь, если бы ты мне не понравилась, твой сексуальный призыв так и остался бы без ответа. Неважно, какое на тебе платье. Или ты вообще без платья. Хоть ты с кнутом, хоть с пряником.
Голова закружилась. Но закружилась приятно, и в теле почувствовалось сладкое томление; Алёна сдержанно улыбнулась и вздохнула:
— Ах, Твою-Мать-Величество, какой ты у меня красивый. Меня аж подташнивает от твоей идеальности. Хорошо, что у тебя невыносимый характер.
— Ты же его как-то выносишь.
— Я ненормальная, забыл? А нормальную ты угробишь, — чуть наклонила голову, глядя на него оценивающе.
— Нет, Мурка, ты для меня само совершенство. Над тобой работать и работать.
Мурка снова рассмеялась. Она сегодня много и открыто смеялась, что не могло не радовать.
— А у тебя раньше были сложности в общении с противоположным полом? — поинтересовалась она, допивая последний глоток.
— Всегда, — кивнул Иван.
— Почему?
Он помолчал, подбирая слова.
— Люди такие предсказуемые, — сказал, скрывая что-то большее за усмешкой. — У тебя?
— Сложности?
— Угу.
— Никогда, — сразу самодовольно выдала она.
— Почему? — тоже спросил он.
— Люди такие предсказуемые, — прикрылась усмешкой и глубже вздохнула. Никогда еще не чувствовала, чтобы грудь вот так разрывало от теплого щемящего чувства. Наверное, все-таки она напилась. Это все шампанское. — И убери этот словарь подальше. Свое снотворное. Спи со мной, Шаурин.
Он чуть оттолкнулся от стола, резко выдохнув, будто терпение кончилось; Алёна сползла со стула и на мгновение замерла, точно ожидая знака какого-то, команды. В ответ Ваня крепко сжал ее запястье и потянул к себе, заставляя обойти барную стойку.
— Все, я уже пьяная и в красивом платье. Ты меня хочешь? — сказала в губы.
Ответа не ждала. Прижимаясь к Ванькиному сильному телу, все прекрасно чувствовала.
О, да, Алёна прекрасно почувствовала его сильнейшее возбуждение, когда очутилась не очень удобно зажатой между Шауриным и столешницей. Но на это плевать. Пусть неудобно или вообще невозможно, но, главное, с ним. Пусть хоть к стене ее прижмет, хоть на кровать уложит. Плевать. Реальность давно отступила, мир ушел из-под ног, они наконец оказались прижатые друг к другу, как приплавленные, поцелуем, балансирующим между высшей интимностью и животной жадностью. Не проходящей, неутолимой жадностью. Без страха сделать что-то не так, но с небрежностью, продиктованной лишь страстью и безумным желанием. Они здесь, в тесном объятии, в кольцах сплетенных рук, в своем мире, в котором его сбившееся дыхание так удивительно рифмовалось с ее требовательными стонами. Здесь, в его квартире, где скромности не место, а каждый поцелуй и каждая ласка, как последние. В этой комнате, для которой лучшим и естественным украшением станет разбросанная по полу одежда, а самой красивой музыкой — сладострастные стоны. Здесь, в терпкой ночи, пахнущей шампанским и ее духами.
Какие у Алёнки дурманящие духи, сладковато-пряные и густые, но не перекрывающие ее собственный запах. Под ними четко улавливался тонкий аромат кожи и всего ее женского существа, слегка порочного, завораживающего и непредсказуемого. И такого вмиг покладистого в его руках.
Так ладно и охотно она отдавалась его ласкам. Послушно уселась на неприветливо-прохладную столешницу, с песочным шуршанием подтянула вверх платье и шире развела бедра. Мягко, почти целомудренно приникла к его губам. Дразнясь, конечно, поначалу, но затем принимая горячий настойчивый язык. Так целовала она его губы, что голова кружилась от нехватки кислорода. У нее — от другого. От опытных Ванькиных рук. От скользящих вверх по бедрам пальцев. Жадных и ищущих. Ищущих, но знающих.
На ней и правда не было белья. Говорила же, предупреждала, и все равно скользнуть под платье, обнаружить ее там голую и влажную было ошеломительно. Кровь тупо ударила в голову, тут же растекаясь по венам горячим потоком; сердце аритмично сорвалось.
Ласково он гладил ее, накаляя ощущения в точке соприкосновения, точно зная, как именно коснуться, чтобы сорвать с приоткрытых губ долгий стон. Нежно скользил по набухшим складкам, связывая ее этим касанием, потому что шевельнуться она не смела и, замерев в чувственном напряжении, беспомощно цеплялась за рубашку на его плечах.
Хрустящая ткань в стиснутых до боли кулаках, влажное дыхание на шее, мучительные поцелуи и его рука у самого сокровенного и чувствительного. В этом есть что-то особенное для мужчины — касаться этой маленькой горячей страсти и самому закипать от ее удовольствия, чувствовать ее зависимость, слабость, честность. Алёна честно откликалась. Честно просила, честно дрожала от удовольствия, волнуя напряженный воздух короткими скулящими стонами. Что-то есть в этом необыкновенное и безумное — держать свою женщину на грани экстаза лишь кончиками пальцев. Удерживать на раскаленной поверхности сумасшедшего блаженства, а потом позволить утонуть. Потом утопить ее в сладких освобождающих судорогах и вдохнуть вскрик, поймать дрожь.
