Он медленно обернулся.
Они никогда не видела его таким. Упрямо поджатый рот привычен. А вот тяжелый взгляд из-под полуопущенных век опустошенными глазами — это не его. У Мороза не может быть такого взгляда.
А у Паши — вполне. Он же человек.
— Ты? — голос его бесцветен. — Что ты тут делаешь?
Не дождался ответа и снова обернулся к оконному стеклу. Что там такое интересное происходит за окном? А там происходит вечер.
Инга в несколько шагов преодолела оставшееся между ними пространство. И ткнулась носом в белую рубашку между лопаток.
— Ты все слышала? — раздалось так же бесцветно.
— Да.
— Ты все знаешь?
— Да.
— Мне не нужна жалость.
Инга вздохнула, повернула голову и прижалась к спине щекой. Руки ее обвились вокруг его груди.
— Паша, ты такой умный. Почему же ты такой дурак?
Он замер. Молчал. Не двигался.
А потом грудь мерно поднялась и опала под ее руками. Вздохнул, словно решился.
— Пойди, посмотри, закрыта ли дверь приемной. Если не закрыта — закрой изнутри на защелку.
Инга послушно выполнила приказ. Вернулась в кабинет, где обнаружила Павла в той же позе, спиной к двери.
— Закрыла.
— И дверь в кабинет тоже закрой на защелку.
Снова развернулась, подошла к двери.
— Закрыла. Дальше что?
— А дальше — раздевайся.
Он обернулся. Усталая опустошенность исчезла из взгляда. Ей на смену пришло что-то цепкое и оценивающее. Так на Ингу никогда никто не смотрел. Но страшно — не было.
— Хорошо, — кивнула спокойно. И принялась расстегивать рубашку. Расстегнула. Повесила нас стул. Положила пальцы на пояс джинсов.
И тут Павел отмер.
И теперь он шагнул к ней. И теперь его руки сомкнулись вокруг ее обнаженной талии. Он уткнулся лицом в ее волосы.
— Что ты делаешь, Инга… — тихо простонал ей в волосы.
Она подняла лицо.
— Целую тебя.
И поцеловала. Целовала и расстегивала пуговицы на его рубашке. А потом он целовал и стаскивал с нее джинсы. Опрокинул на стол — чтобы стаскивать было удобнее. Деревянная столешница липла к спине, но Инге было плевать. Она притянула его за шею и снова поцеловала. Они словно соревновались — кто кого жарче, смелее, отчаяннее целует.
Павел вырвался вперед. А Инга совсем потерялась в ощущениях, ее уносило.
Прервались. Он стянул брюки. Она снова притянула его на себя. Почувствовала, как ей в живот уперлось то, что она вчера так жадно разглядывала на экране телефона.
— Паша, пообещай мне… — она пытается уравнять дыхание, чтобы хоть что-то сказать. Он смотрит, как двигается ее грудь в простом белом бюстгальтере. Смотрит завороженно. — Пообещай мне, Паша.
— Что? — он, наконец, поднимает на нее свои невозможно светлые глаза в обрамлении невозможно темных ресниц. Сомнений у Инги не было, но если бы они были — они сгорели бы сейчас. Когда на тебя так смотрит такой мужчина…. Она забывает на время о том, что хотела что-то сказать — и любуется.
Контраст светлых глаз и темных ресниц. Острых скул и вспухших от поцелуев губ. Аристократически тонких ключиц и мощности груди, покрытой темным волосками. Эффектная выпуклость плеча и мягкий блеск золота часов на запястье. Ты состоишь из несочетаемого, Паша. И в этом ты весь. Ты цельный.
— Что тебе пообещать? — он наклоняется близко к ее лицу. Как же ты пахнешь…
— Пообещай, — она притягивает его еще ближе. — Что сегодня мы не остановимся…
— Можешь быть уверена.
И снова поцелуй. Жадные рты, бесстыжие языки, тихие, потом громкие стоны. Летят на пол остатки одежды. Они перебираются со стола в другое место. «Тебе будет жестко», — шепчет он, когда несет на руках на диван. Попутно, тихим, на выдохе, голосом гасит свет. Оказывается, за окном уже совсем стемнело.
Инга рада этой темноте. Несмотря на все происходящее, на то, что рассудок давно не принимает участие во всем этом — какая-то живучая часть мозга, где обитают комплексы, тихонько тюкает о том, что ее тело может ему не понравиться. Боится разочаровать, и темнота ей сейчас очень нужна.
В темноте можно все. Целоваться, стонать, прогибаться под его руки, раздвигать ноги. Жарко тереться и шептать: «Ну давай, ну пожалуйста…».
И он наконец исполняет ее просьбу. Входит.
***
Про восемнадцать сантиметров была, разумеется, идиотская шутка. Паша никогда не парился вопросом размера своего члена. Недовольных не наблюдалось, значит, все ок.
Но когда он вжался в горячий влажный вход и привычно двинул бедрами… Что-то его не пустило. На полдороге, так сказать. Думать о причине этого было в данных обстоятельствах сложно — думать вообще сейчас было крайне непросто. Но он честно несколько секунд пытался понять, почему и зачем, и что может быть причиной такого несоответствия их тел.
А потом самая очевидная причина вдруг вспышкой щелкнула в мозгу. И Паша прекратил свое ерзанье и замер.
Да не может быть… Он ж видел ее паспортные данные. Инга на два или на три года его младше. И она… она… девственница?!
Пока он пребывал в ступоре, осмысливая произошедшее, Инга вдруг всхлипнула. Сильнее вдруг сжала его плечи.
— Паша… — тихим, едва слышным шепотом. — Паша, ты же обещал…. Что мы не остановимся. Пожалуйста… Не останавливайся.
Еще один всхлип. Она начала дрожать под ним. А Паша снова перестал думать. Пустое это сейчас. Ненужное. И он сильнее, преодолевая сопротивление ее тела, двинул бедрами вперед. Вот и все.
Он услышал, как она вдохнула, а выдохнуть не могла. Как замерла и сжалась.
— Больно?
— Нет.
— Врешь.
— Ты обещал, что не остановишься…
И что ты с ней будешь делать? Да и не мог он уже остановиться. Тело требовало свое. Тело хотело двигаться в этой влажной горячей тесноте — быстро и напористо. И плевать на все.
— Паша… — она уткнулась ему губами в ухо. — Паша, пожалуйста…
И почему у него такое ощущение, что сейчас, именно сейчас он шагает прямо в неизведанное, в пустоту, туда, где иным будет все, включая его самого?
Павел подсунул ей ладонь под поясницу.
— Обними меня крепче, Инга.
А дальше он все-таки и правда совсем перестал думать.
***
На кожаном диване было лежать неудобно — он огромный, но совершенно не приспособлен к тому, чтобы на нем лежали два человека. Огромный, но места на нем мало. А еще он скрипит. И липнет кожей к коже.
Павел встал. Обнаженное женское тело угадывалось контуром на темно-коричневой поверхности дивана. И он, и Инга — совсем недавно были довольно громкими, но это Пашу не волновало — у кабинета прекрасная звукоизоляция, да и приемная заперта. Он не знал, чем нарушить тишину теперь.
А поэтому наклонился и подхватил девушку на руки. Инга судорожно вцепилась ему в плечи.
— Что?.. Куда?..
— Принимать ванну, — хмыкнул Павел. — Не снимая часов.
***
Он действительно отнес ее в ванную комнату. Потом принес ее одежду, подал в руки полотенце. Все это время на нем из одежды были только часы.
Но вы не беспокойтесь, они water resist.
Инга приняла душ — раз уж ее сюда принесли. Тщательно насухо вытерлась. Оделась. И все это время Ингу не оставляло ощущение нереальности происходящего. Она не узнавала себя. Неужели это она, вот она — все это делала? Инга не узнавала и его. Занимался любовью с Ингой не Павел Мороз, не Патрик Морская Звезда. Словно при наложении их друг на друга, получился кто-то иной. Третий. Незнакомый.
Ощущение иллюзорности не исчезло, когда Инга тихо переступила босыми ногами дверь кабинета. Павел сидел за столом. Ворот рубашки распахнут, руки упираются локтями в стол, а лоб — в переплетенные пальцы. Сначала он никак не отреагировал на ее появление, а потом словно вдруг как-то почувствовал — поднял голову и обернулся.
Это лицо было Инге незнакомо. В нем не было ледяной надменности Мороза. В нем не было мягкой насмешливости Патрика. Что было в этом лице, Инга не могла понять. Но ей до боли хотелось подойти и его поцеловать.
