— Да, если я впаду в кому, ты будешь чувствовать себя неловко перед врачом. Впрочем, в тюрьме вряд ли опрашивают родственников.
— Что? — Я хмурюсь. — О чем ты?
— Мои айтишники отследили адрес компьютера, с которого публикуют блог.
Он тянется к противоположному краю постели, и я замечаю там свой ноутбук. Несколько нажатий пробела выводят его из режима сна, и экран услужливо демонстрирует страницу в блоге. Островский терпеливо ждет, пока я дочитаю очередную статью.
Когда я дохожу до конца, то чувствую тошноту. Комната покачивается, а внутренности сплелись в тугой узел. Мне еще никогда не было так страшно. До дрожи. До нехватки воздуха. Не нужно представлять, что будет, если аноним исполнит угрозу. Виктор может лишиться свободы, а я — шанса на новую жизнь. Без опостылевших страха и ненависти.
— И что за адрес? Они узнали, кто автор?
Вместо ответа Островский стучит пальцем по экрану, и я всматриваюсь повнимательнее. Сначала я не понимаю, что искать, а когда наконец доходит, сердце замирает и грозит так и не начать биться вновь.
На моем компьютере выполнен логин. Есть кнопки «редактировать запись» и «добавить новую», светится окошко для комментариев.
Кто бы ни размещал записи в блог, он делал это с моего ноутбука.
— Ты… ты думаешь, это я? Думаешь, я солгала и все это время делала записи?
— Я не знаю. Это логично, не находишь?
Виктор поднимается, и я вскакиваю следом.
— Нет!
Меня трясет от мысли, что он обвинит во всем меня. И от того, что кто бы это ни писал, он имеет доступ к квартире Островского, к моему ноутбуку, к моей жизни… к нашим судьбам.
— Это не я! Я никогда бы не стала писать… черт, да там чушь какая-то! Мне никогда не снились такие кошмары! Да, я испугалась, поставила замок, но и только! Я злилась на отца и ненавидела тебя, но я не собирала доказательства, чтобы мстить! Я никогда даже не думала, чтобы в чем-то тебя обвинить… Я…
Вот это — кошмар. Заставлять себя говорить, когда хочется забиться в самый темный угол. Смотреть ему в глаза, когда хочется отвести взгляд.
— Я не хочу, чтобы тебя посадили. Не знаю, как это остановить, но… я ведь могу сказать, что это ложь, да? Какие бы ни были доказательства! Я смогу сказать, что это все ложь, что у нас был совершенно нормальный брак, что все было по согласию! Они поверят ведь, поверят, да?
Мне хочется вцепиться в его плечи ногтями, причинить боль, потому что я не понимаю, верит мне Виктор или нет. Внезапно и сродни ушату холодной воды я понимаю, что не хочу быть врагом Островского. Боюсь, потому что врагов он безжалостно уничтожает. Но еще и не хочу. Не вынесу, если он будет думать, что я готова вывалить всю нашу историю в интернет, лишь бы ударить побольнее.
— Поверят?!
— Не знаю, — хрипло отвечает он. — Смотря что за доказательства. Если видео или запись какого-то разговора…
— Можно сказать, что это была игра! Что мы просто так… развлекались. А разговор… я не знаю, можно ведь придумать какое-то объяснение! Никто не осудит человека, если якобы жертва утверждает, что все ложь!
— Ну и дура! — вдруг рычит Виктор. — У тебя есть шанс на справедливость! Все получили по заслугам! Твой папаша, я — живи себе свободно, с чувством полного удовлетворения! Что ты творишь?! Не ты?! Не твой блог?! Очень плохо, Аврора, потому что он должен быть твой! Хватит уже смотреть оленьими глазами, защищай себя! Что с того, будут ли они о тебе говорить? И так говорят и говорили, тебе собственный отец много чего сказал, какая разница, что скажет толпа?! Сделай уже что-нибудь, посади поддонка! Назови хоть одну причину, почему надо врать, что я тебя не насиловал?!
— Хватит… — Я закрываю уши руками. — Не говори…
Виктор силой заставляет меня слушать.
— Что не говорить? Это слово? Думаешь, если его не произносить, что-то изменится?!
— А если ты сядешь, что изменится?
— Не знаю. Мир, может? Станет справедливее.
— Мир переживет без этой справедливости.
— А ты?
— Я пережила.
— Не верю. Еще неделю назад тебя трясло, когда я был рядом. Ты не думала, что автор блога, пусть это и не ты, вовсе не враг тебе? Не думала, что он просто пытается объяснить, что насильник должен сидеть? Только не надо мне говорить о прощении! Подумай, что бы ты сделала, если бы так поступили с твоей дочерью. Подумай, если бы это был не я, а наркоман, случайно попавшийся тебе по дороге из клуба? Все еще хочешь прощать? Думаешь, это так работает, котенок? Если есть деньги и умение доводить до оргазма, то изнасилование не считается?
— Тогда что же ты не сдашься? Иди в полицию, да расскажи им все. Это же так просто и справедливо!
— А я и не святой.
— А я должна быть?
— Явно пытаешься.
Я вытираю слезы тыльной стороной ладони. У меня не осталось сил.
— Мне уйти? — спрашиваю я.
— Нет. Пока я не удостоверюсь, что какие бы там ни были доказательства, они угрожают только мне. Это может быть игра и против тебя.
— Тогда что не так? Ты сам привез меня сюда, приставил охранника и не отпускаешь ни на шаг. Если думаешь, что это я, просто выгони, и все. Или что ты там делаешь с теми, кто тебе угрожает. А если веришь, то прекрати, пожалуйста, прекрати постоянно обо всем напоминать! Я хочу жить! Дальше! Как все девушки живут, понимаешь?! Работать, найти хобби, завести собаку! Гулять, шопиться, ходить на маникюр, встречаться с друзьями! Ходить на свидания, заниматься сексом! Все, что делают в моем возрасте! И мне не нужны твои нотации, потому что Я В ПОРЯДКЕ, ЯСНО?!
Глаза Виктора темнеют из-за расширившихся зрачков. Я инстинктивно отступаю на пол шажочка, едва не спотыкаюсь о кровать и замираю, не в силах шевельнуться.
— В порядке, значит. Заниматься сексом? Ну, давай.
До меня далеко не сразу доходит смысл его слов.
— Что?
— Раз ты в порядке, забили и живем дальше, давай займемся сексом, почему нет? Ты со мной кончала, я умею обращаться с девушками твоего возраста в постели. Если тебе не нужны нотации, котенок, давай проведем вечер в постели. Что ты на меня так смотришь? Посмотри в зеркало, Аврора, посмотри. Знаешь, как смотрят на мужчину, который предлагает секс? С желанием — если оно присутствует. Или с отвращением, например. С насмешкой иногда. Иногда — на самом деле крайне редко — с извинением. Жалостью. Не со страхом, котенок.
— Да, действительно, вот предложит тебе маньяк в подворотне переспать, а ты на него посмотришь с извинениями. И еще с жалостью, — говорю я.
— Только я не маньяк из подворотни. Ты не в порядке. Ты хочешь знать, что не так? Не смей врать, чтобы меня выгородить! Молчать — молчи, но не смей врать, ясно?! У нас НЕ БЫЛО секса по согласию. У нас НЕ БЫЛО нормального брака.
Его слова лишены смысла, я трясу головой, пытаясь уловить суть, но нахожусь как будто во сне, когда детали паззла кажутся знакомыми, но никак не хотят складываться в единую картинку.
— Почему? Это же все решит.
— Ничерта это не решит.
Мне чудится в его голосе усталая обреченность. А в моем отчетливо слышится мольба.
— Я просто не хочу, чтобы ты пострадал.
— А есть разница?
— Была же, когда ты соврал, что не можешь иметь детей. Мы не желаем друг другу зла. Это ведь хорошо… лучше, чем ненависть. Я не хочу тебя ненавидеть. И не хочу, чтобы ты ненавидел меня.
— А я хочу, — хрипло говорит Островский.
Я морщусь. Слова иногда могут больно царапать где-то за грудиной.
— Просто хочу. Тебя. И это катастрофа.
23. Виктор
Я ожидаю от Авроры чего угодно: смеха, злости, страха, но никак не того, что она делает. Наверное, из-за ступора я даже не пытаюсь ее остановить, только жадно веду взглядом по нежной коже, совсем не тронутой загаром.
Ее тонкие пальчики расстегивают рубашку, и шелк соскальзывает на пол. Местами кожа влажная после душа, и это чертовски сексуально. Розовые соски набухли и затвердели, а на шее в такт сердцу пульсирует венка.
