лишней детали, аскетично выдержанная. Сразу видно, что дизайнер вложил в неё кучу времени, а хозяин – денег.
– Я Климу… суп принесла… диетический, – почему-то поделилась я, всучив женщине пакет с контейнером. – Из цветной капусты и индейки.
– Какой ужас! – Женщина понюхала моё варево (вообще-то не моё, а магазинное) через крышку и брезгливо отставила подальше. – Моему сыну нужно полноценное питание. О каком выздоровлении может идти есть, если он будет есть всякую гадость?!
Значит, насчет сала мне не показалось.
Получается, предо мной предстала мать Щеглова. Если честно, картинка не складывалась. Как у подтянутого мужчины с обложки эротического журнала, который питается исключительно полезной пищей, могла оказаться такая мама?! Да она же олицетворяла собой любовь ко всему вредному, жирному и невероятно вкусному.
– Руки вымой, горемычная, да кушать садись, – словно уловив направление мыслей, матушка подтолкнула меня в сторону приоткрытой кухни. – Я картошечки нажарила с лучком, котлетки накрутила. Давай-давай, не стесняйся. Киселя сейчас налью, только-только отварила.
Представляю, как мой желудок обрадуется и картошке, и луку, и котлетам. А если ещё и с бутербродом – прощай, здоровый образ жизни. На моё счастье из комнаты вышел изрядно помятый Клим. Точнее – вывалился, ковыляя на правую ногу и поджимая к груди забинтованную руку. В этот момент он вызвал во мне волну жалости. Острый приток сочувствия.
Кто ж его так?..
Явно не просто «упал».
– Мам, отстань от Вари, – вздохнул Клим и поманил меня за собой.
Надо сказать, что хозяйская спальня не выбивалась из общего настроя квартиры. Строго, аскетично, стильно. Кровать (я бы назвала её траходромом), платяной шкаф, тумбочка, да напольная вешалка, на которую накидана одежда. Вот и всё великолепие.
Клим со слабым стоном присел на край кровати, неестественно прямой, будто проглотил стальной прут. Было видно, как тяжело ему дается каждое движение.
– Кажется, наши тренировки придется отменить, – сказала я, плюхнувшись на широченный подоконник.
– Как отменить? – притворно ужаснулся Щеглов. – Даже те, в которых я забираюсь к тебе под юбку?
– Те – особенно, – важно кивнула я. – Рассказывай, кто тебя разукрасил. Ты сказал какой-нибудь элитной клиентке, что у неё бока как уши у спаниеля?
Главное, что он жив, а остальное – ерунда. Рука срастется, синяки заживут. Некоторым полезно иногда держать язык за зубами. Уверена, все беды Щеглова от неумения промолчать.
Он только хотел ответить, но в дверь трижды постучались, а затем мама торжественно внесла в спальню противень пирожков. Да-да, не блюдце, не миску, даже не поднос. Противень! Запах стоял умопомрачительный, но от груды мучного подурнело даже мне.
– На домашнем сальце, с капустой.
– Мам, я не ем пирожки лет десять, – уныло отозвался Клим и скорчился так, будто у него заболели все зубы одновременно.
– А никто и не заставляет их есть, – подбоченилась матушка. – Попробуй, и всё. Принесу вам киселя.
Мы проводили фантастическую во всех смыслах этого слова женщину взглядами и вспомнили о присутствии друг друга.
– Рассказывай.
– Я помогал одной богатенькой фифе подкачать зад, а её женишок оказался слишком ревнивым. – Клим дернул плечом. – Вот мне и намекнули, что негоже хватать чужих баб за попу. Уяснил.
Врет или говорит правду? Непонятно. Впрочем, с легкостью верю и в то, что Клим может лапать за задницу всяких красоток, и в то, что их кавалеры не особо довольны этим фактом.
– Никогда бы не подумала, что работа тренером столь опасна и трудна, – я присвистнула и схватила пирожок, но получила от Клима по рукам и положила обратно. – Как ты умудряешься оставаться подтянутым? С такой-то мамой?
– Годы тренировок и воздержания. – Я прыснула, но Щеглов покачал головой. – Я серьезно. Если откроешь верхний ящик стола, то найдешь там фотографию. Доставай.
Я дернула за ручку, предвкушая с головой окунуться в постыдные тайны Клима Сергеевича. Увы, на первый взгляд, их не обнаружилось. Какие-то ежедневники, заметки, записки, схемы, ручки и карандаши. Творческое безобразие. О, а вот и фотография. Со снимка на меня взирал пухлощекий паренек лет шестнадцати. Пузатый, неуклюжий, с мясистыми подбородком и надутыми губками. Его лицо было усыпано прыщами, а рубашка едва сходилась на огромном животе. Мальчишка сидел на скамейке, и было видно, как ему некомфортно таращиться в камеру и изображать радость. Половина лица была скрыта за кепкой, которая бросала тень, смывая очертания.
– Ты хранишь этого толстячка в качестве напоминания, каким можешь стать, если перестанешь питаться брокколи? – кольнула я, убирая фото обратно. – У нас в параллельном классе такой же учился, вылитый колобок. Так смешно бегал на физкультуре, с отдышкой.
– Почти угадала насчет напоминания, – ухмыльнулся красавец-Щеглов. – Это я в восемнадцать лет.
– ЧТО?!
Мне пришлось вновь достать фотографию и всмотреться в неё заново. В мальчике со снимка слабо угадывались черты Клима. Ни надменности, ни самоуверенности, ни ехидства. Толстый подросток, затюканный и несчастный. Он вжимал голову в плечи и сутулился. Ну а лица вообще толком не видно – из-за глупой кепки. Я переводила недоуменный взгляд с Клима на этого паренька, вглядывалась, ища сходство.
– Климушка, ты поел пирожочки? – Матушка поскреблась в дверь. – Угостил Вареньку? Ещё принести?
– Мам, этими пирожками можно накормить футбольную команду, – проворчал Клим, отламывая-таки кусочек теста и рассматривая его будто запретный плод. – Не хотел рассказывать ей, так сестра сдала. Попросил, называется, довезти меня до больницы. Всё, теперь мама здесь поселится.
Судя по всему, выгонять матушку Щеглов не планировал, скорее – смирился с ней, как мирятся со стихийными бедствиями. Сопротивляться бесполезно, а потому ищи укрытие и пережидай.
– Вообще она у меня неплохая, – словно оправдывался он. – Только считает, что смысл жизни в еде.
– А в чем ещё смысл жизни? – хмыкнула я, присаживаясь рядом с Климом и осторожно укладывая голову на его здоровое плечо.
Щеглов крепко задумался.
– В постоянном усовершенствовании своего тела? – шутливо предположил он.
– Какой кошмар! – я прыснула. – Да ты помешался на фитнесе! У тебя вместо мозгов – протеиновые коктейли!
– Ну а по-твоему, в чем он заключается?
«Возможно, в любви», – чуть не сорвалось с языка, но я вовремя сомкнула губы, не позволив губительной правде вырваться наружу.
