дверям, вышвырнул наружу и захлопнул их. Я разобрала только одно – это имя моего мужа. Она пыталась вырваться и броситься к ним, пыталась зацепиться за дверь, но ее ударили в живот и просто выбросили на землю.
– Несколько лет назад в этом доме были приняты законы, которые неуклонно выполняют все члены этой семьи, все слуги и все, кто живут в этом доме. Ибн Беи не станут позориться и звать полицию, не станут сдавать виновного правосудию, они вершат его сами, и оно страшнее любой тюрьмы. За прелюбодеяние – забросать камнями, за воровство – отрезать кисти рук, за оскорбление хозяина – язык, за попытку украсть и сбежать – отрубить руки и ноги. Такова цена иметь все блага этого дома и этой семьи. И не важно, кем приходится виновный. Он будет наказан!
Она произнесла это намеренно на моем языке. Намеренно, чтоб я поняла каждое слово, сказанное ею.
– Фарух, приступай! – кивнула здоровенному детине, и он взял топор у стены. От ужаса у меня задрожали колени, пополз холод вдоль позвоночника и заломило каждую косточку на теле. Как будто они стали ватными.
Меня заставили стать на колени, схватили за руки и положили их на какой-то ящик. Трое держали сзади, а один схватил за руки и вытянул их так, чтобы они полностью были доступны палачу. От дикого страха у меня отнимались конечности, и, казалось, я уже не чувствую этих рук, не ощущаю своих ног, и все мое тело стало невесомым.
Закричала, но никто не обратил на мои крики внимание. Тогда я начала молиться, зажмурилась, шепча…
Отче наш, сущий на небесах! Да святится имя Твое; да придёт Царствие Твое; да будет воля Твоя и на земле, как на небе; хлеб наш насущный дай нам на сей день; и прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим; и не введи нас в искушение, но избавь нас от лукавого. Ибо Твое есть Царство и сила и слава во веки. Аминь!
– ЗАТКНИСЬ! Не смей тут шептать свою ересь!
Лами зашипела, наклонившись ко мне.
– Ни один Бог твой не спасет тебя. Никто не спасет. Не надейся! Я знала, что здесь никого сегодня не будет, я знала, что никто тебя не спасет. Так что можешь орать свои молитвы, но никто не придет к тебе на помощь, и ты останешься без рук, а тогда посмотрим… кто останется хозяйкой в этом доме.
И что-то скомандовала человеку с топором. Перед глазами резко потемнело… а потом я услышала знакомый голос. Он не просто зазвучал, он взорвал тишину с такой силой, что казалось, сейчас оглохну. На чужом языке… Это был голос Ахмада.
Топор опустился, и я услышала звук удара, в этот момент упала и погрузилась во тьму.
Вот они, под его языком, шелковистые, горячие, проскальзывают ее дыханием в легкие. Наполняют все его тело изнеможением и тоскливой жаждой… получить больше, нажраться этой эйфорией, пробовать ее снова и снова, чтобы от насыщения кружилась голова. Скользнул вниз по подбородку, по изогнутой шее, к ключицам, к плечам, и это сбивчивое дыхание, сильное биение ее крошечного сердца сводят с ума, словно свидетельствуют, что она не лжет. И Хана скручивает от неудержимого желания касаться ее беспрерывно.
– А как же страх? – шепчет в ее приоткрытый рот. – Ты говорила, что боишься… ненавидишь.
Нависая над ней, всматриваясь в запредельно чистую голубизну, так напоминающую небо. Затаившись перед ответом, ощущая, как от напряжения сводит скулы и накатывает тот самый страх… ожидание ушата ледяной воды на разгоряченную дикими эмоциями душу, на вспенившуюся от страсти кровь.
– Я уже не помню.
Меня буквально выдернули из-под топора. Резко и быстро, и отшвырнули в сторону. Я лишь услыхала рык и увидела, как Ахмад отобрал топор у человека, который собрался отрубить мне руки, кивнул кому-то, и его схватили, скрутили, толкнули на пол. Он дико орал. Вращал глазами, пытался вцепиться в ноги и обувь эмира. Его всего лихорадило и трясло, он громко кричал на своем языке, умолял. Мне это было понятно без перевода. По его щекам катились слезы, и он показывал пальцем на Лами, а потом и на балкон, где продолжала стоять черная ворона. Она не сводила глаз с происходящего, и ветер развевал ее прозрачный тонкий шарф, покрывающий голову поверх хиджаба.
Я сжала руки, сплела пальцы и только сейчас заметила, что топор счесал кожу на моей правой руке, оставив кровоточащую ссадину. Еще мгновение, и я бы осталась без кистей. Палач, подговоренный Лами, не собирался отступать, он метил отрезать мне конечности и выполнил бы ее приказ.
Ахмад смотрел на него и брезгливо кривил губы. Брезгливо и вместе с тем с каким-то триумфальным высокомерием. Наверное, это были доли секунды, когда триумф ощутила и я. Но ровно на мгновение, потому что я даже не думала, что на моих глазах произойдет такой кошмар. Что эмир так жестоко и так страшно накажет мужчину прямо у всех на глазах.
Под адские крики я увидела, как кисти рук моего палача отделились от самих рук, и из обрубков брызнула фонтаном кровь. Кто-то бросился к нему на помощь перематывать жгутами, среди толпы оказались несколько врачей, и под тихий ропот покалеченного палача унесли из сарая. А меня буквально вывернуло на пол всем содержимым желудка, сквозь пелену слез и марева ужаса я заметила, как Ахмад подошел к Лами и наотмашь ударил ее по лицу. С такой силой, что она отлетела к стене. Он продолжал сжимать окровавленный топор в руке, посмотрел на Рамиля. Тот весь скукожился, сжался, словно слился со стеной. Его трясло, и мне показалось, что еще какие-то мгновения и под его ногами появится желтая лужица, настолько ощутим был его страх. И я вдруг поняла, какое он ничтожество. Насколько гнилой человек завладел моим сердцем и затуманил мне разум. И пусть его отец запредельно жесток, чудовищно хладнокровен и ужасен, но сын намного омерзительней. Он грязь, он просто отвратительная трусливая тварь, способная только на подлость и предательство.
– Еще раз, без моего ведома кто-то посмеет наказать мою жену, тронуть ее, посмотреть на нее не так и просто, сука, чихнуть в ее сторону, отрублю яйца и член. Вот здесь. На этом ящике. Ясно?
Рамиль быстро моргал и побледнел, стал цвета самой
