– Ну ладно, ладно, – примирительно сказал депутат. – Для тебя и серьезные дела найдутся. Я тут пару заводиков новых прикупил. Один по редкоземельным металлам, – похвастался он. – Есть чем порулить! Аккуратненько так, с головой – не нажить бы геморроя, сырье же, типа, стратегическое. Ты как насчет поруководить, не забыл, что к чему?
К удивлению Матвея, в голосе Корочкина на мгновение послышалась заискивающая нотка.
«Да-а, Григорий Петрович... – подумал Матвей. – Не сильно ты за три года поднялся!»
Правильнее было бы сказать, что за три года Корочкин так и не нашел нужного количества людей, которым мог бы доверить ответственное дело. Впрочем, Матвей ничего не стал об этом говорить.
– Ты подумай, подумай, – торопливо добавил Корочкин. – Понятно, такие дела с кондачка не решаются. Но ты ж меня знаешь, Матюха, уж кого-кого, а тебя не обижу. Если, конечно, я в тебе и теперь не ошибаюсь. – Он бросил на Матвея уже не заискивающий, а обычный свой пьяный и цепкий взгляд.
– Подумаю, – кивнул Матвей.
Думать было, собственно, не о чем. Он шел к депутату, примерно представляя, что тот ему предложит, никаких сюрпризов не ожидал и не получил. Все было понятно и надежно, как и прежде. Конечно, в той степени, в какой вообще могло быть что-нибудь надежное в этой стране и в это время. Но Матвей ведь и не предполагал, что Корочкин предложит ему переехать в Швейцарию.
Во всяком случае, оставаться здесь сегодня было уже незачем. Можно не сомневаться, что празднование продлится как минимум до вечера, а самые стойкие соратники догуляют и до утра. Правда, корочкинский помощник Лешенька Могутин уже спал, свернувшись калачиком в углу дивана, но вообще-то депутатская команда была крепка на выпивку. А пассивного гомосексуалиста Лешеньку Корочкин держал при себе только из-за его умения красиво составлять официальные бумаги. Венцом этого умения был проект закона о многоженстве, внесенный Корочкиным в Госдуму три года назад и привлекший к нему внимание всей мировой прессы.
– Короче, Матюха, послезавтра звони, – подтверждая Матвееву догадку о сроках гульбы, сказал на прощание Корочкин. – Надеюсь, оклемаемся. А то третий день гудим, скоро и потрудиться пора.
Идти по Тверской улице пешком было непривычно. Конечно, она изменилась за три года, но изменилась разве что появлением новых магазинов и кафешек, а дело было совсем не в них. Здесь он вырос, рядом, на Малой Дмитровке, был родительский дом, а потому, несмотря на любые новые кафешки, Матвей знал здешнюю московскую местность, как знал себя, если не лучше. Дело было в том, что гулял он здесь только в детстве, а потом, сразу после школы, жизнь закрутила его, завела всеми своими бурными импульсами, гулять просто так стало некогда да и неохота. И без прогулок было чем заняться, даже времени не хватало на все занятия, которыми так манила его многообразная жизнь.
А теперь в его жизни никакого многообразия не было, и занятий в ней никаких не было. И потому, когда Матвей шел по Тверской, ему казалось, что он идет по сплошным воспоминаниям. Он отгонял от себя воспоминания с какой-то непривычной опаской. Вдруг полезут те, которых совсем уж не хочется... Но воспоминания все-таки наплывали на него, и единственное, что он мог сделать, – выбрать те из них, которые были связаны только с событиями и больше ни с чем. Встреча с Корочкиным была как раз просто событием, она совсем не задевала душу, лишь обозначала какой-то этап его жизни. Значительный, впрочем, этап.
Матвей добрался до Москвы часам к двум ночи, и добрался таким усталым, грязным, небритым и самому себе физически неприятным, что решил ехать прямо домой.
«Постоит тачка до утра под окном, ничего с ней не сделается», – решил он.
Конечно, оставлять во дворе чужой «Мерседес», да еще с транзитными номерами, было не совсем правильно, но ехать на Каширку к заказчику ночью, с дороги, которая в этот раз оказалась к тому же чересчур нервной, было очень уж неохота. Поэтому Матвей понадеялся на мультилок, припарковал «мерс» на ярко освещенном пятачке двора и, закрыв его на этот надежный замок, торопливо пошел к своему подъезду, предвкушая, как плюхнется в ванну и будет долго отмокать в приятно потрескивающей пене.
Все, что могло бы задержать его на пути к этой незамысловатой, но долгожданной радости, Матвей не собирался принимать во внимание. Поэтому, краем глаза заметив какое-то мельтешение метрах в пятидесяти от подъезда, рядом с мусорными контейнерами, он только ускорил шаг. Но вдруг мельтешение озвучилось – из-за контейнеров донеслись глухие удары, стон и отрывистый, сразу захлебнувшийся вскрик.
«Твою мать!.. – выругался про себя Матвей. – И на хрена мне это природное любопытство?»
Но бороться с собственной природой было бы глупо, и он направил свой ускоренный шаг в сторону помойки.
Ничего неожиданного он там не увидел: один мужик, скорчившись и не подавая признаков жизни, лежал на земле, а двое других тупо пинали его ногами. Никого из них Матвей в темноте особо не разглядел. Да если бы и разглядел, то вряд ли это что-то ему дало бы: он переехал из родительской квартиры сюда, на Ломоносовский проспект, недавно и соседей почти не знал. Единственное, что он сразу понял, – что пинающие мужики и не мужики даже, а просто пацаны. Для лежащего на земле возраст, похоже, уже не имел значения.
– Ну? – спросил Матвей, заметным жестом засовывая руку за пазуху.
Пацаны как по команде обернулись к нему.
– Чего – ну? – тяжело дыша, видно, утомился, трудясь над телом, спросил один из них.
– Долго плясать будем? – поинтересовался Матвей.
– А тебе больше всех надо? – хмыкнул второй.
Сразу после этих слов пацаны дружно матюкнулись, чтобы прояснить ситуацию.
Матвей еще в годы дворового детства понял, что лучше всего проясняет подобные ситуации не слово, хоть бы и матерное, а прямой удар. А в те два лета, что он гонял машины из Калининграда, жизнь только подтверждала такое его убеждение, притом неоднократно.
От удара первый, более хлипкий, пацан отлетел назад, звонко ударившись спиной о контейнер. Второго Матвей бить не стал – просто направил на него пистолет. Пистолет был газовый, но он был уверен, что ни один из пацанов не рискнет это проверять. С первых минут близкого общения понятно было, что это обычные наркоши, занятые добычей легких денег. Деньги, добытые под дулом пистолета, нельзя было считать легкими, поэтому наркоши должны были бы ретироваться со скоростью звука.
Проводив их взглядом, Матвей спрятал пистолет и наклонился над лежащим.
«Живой, – без особой радости констатировал он. – Елки, до утра теперь со «Скорой» провожусь, не говоря про ментов!»
