– Простите, а какое отношение к Георгию и его наследству имеете вы? И какого черта явились мне обо всем этом рассказывать?
Я уже видела, как выглядит Злата в состоянии смятения, но сейчас она ответила мне, сохраняя абсолютное спокойствие:
– Я имею самое прямое отношение, поскольку у меня будет ребенок от Георгия. Я хотела ему об этом сообщить еще вчера, но увидела, как вы выходите с ним из стоматологии почти в обнимку, и… не смогла… Расстроилась очень, не буду скрывать. Сегодня все же решила поставить Далматова в известность о том, что он скоро станет отцом. Но когда я вышла из автобуса, он как раз садился в свою машину. Не успела я… Георгий уехал… Но мне подумалось, что на его территории могли остаться вы. И, как видите, не ошиблась.
Я, постаравшись отключиться от эмоций и выдержать тот же спокойный тон, что и у бывшей любовницы Далматова, пораскинула мозгами и после некоторого молчание выдала:
– То есть вы хотите сказать, что, как только Георгий узнает о вашей беременности, тут же турнет меня в шею?
– Скорее всего. Он очень хочет получить наследство. Именно поэтому делал все возможное, чтобы Бо не женился как можно дольше.
– А Бо, выходит, наследства не хочет? Бессребреник такой, да?
– А Бо о наследстве не знает… то есть не знал до недавнего времени.
– Это почему же?
– А потому что, когда отец умер, Богдан лежал в больнице. Ему делали серьезную операцию, и он не присутствовал даже на похоронах.
– Допустим. Георгий скрыл завещание, но само наследство он ведь скрыть не в состоянии. Бо наверняка знает о ценностях, которые были у отца, и не может на них не претендовать.
– Понимаете, наследство Аркадия Петровича состоит всего из одной вещи, но очень дорогой. Он приобрел ее почти перед самой смертью и показать успел только Георгию.
– И что это за вещь? Можно полюбопытствовать?
– Конечно. Я скажу, и вы сразу поймете, как много она значит для Георгия, поскольку наверняка видели его коллекцию. Так вот! Это старинная шпага с золотой гардой, украшенной драгоценными камнями.
Да, я сразу поняла, что она может значить для Георгия. Далматов-старший любил свою коллекцию. У него горели глаза, когда он о ней рассказывал. Вплоть до этой минуты я была уверена, что больше своих клинков он любит все-таки меня. Выходит, его слова, взгляды и поцелуи – ложь? Неужели я, инженер человеческих душ, купилась, что называется, всего за рубль двадцать? Но… как он мог заставить меня родить ребенка, если я этого делать не собиралась? Хотя… может, и засобиралась бы, раз уж влюбилась… Я машинально схватилась рукой за живот, поскольку вдруг сообразила, что мы не предохранялись… Мне даже на ум ничего такого не приходило… В тридцать шесть лет я почему-то казалась себе уже пожилой теткой, внутри которой, в принципе, ничего завестись не могло… Впрочем, не надо паниковать… Да и вообще, пора спуститься с небес на землю! Мы с Георгием вместе несколько дней, а я своим воспаленным писательским воображением уже нарисовала картину вечной неземной любви. А ларчик просто открывался… Человеку нужен ребенок для получения драгоценной шпаги. Ради этой цели Георгий даже обманывал брата и манипулировал им, расстраивая его личную жизнь. Что уж тут сожалеть о какой-то пожилой тридцатишестилетней тетке… ничем не выдающейся… обыкновенной… Выносила бы нужного ребенка, а потом… Что же потом? А то – пырнуть ее все той же драгоценной шпагой… Впрочем, Георгий Аркадьевич придумал бы что-нибудь поизощренней, чтобы и меня нейтрализовать, и в тюрьму не сесть. Залечил бы мне, например, зуб до смерти! С него станется!
– Вижу, вы призадумались, – донеслись до меня слова Златы.
– Призадумаешься тут… – совсем севшим голосом произнесла я, а потом вдруг в мозгу просветлело. Да мало ли что способна придумать влюбленная женщина, которую бросили ради другой. Видимо, игра ума отразилась на моем лице, потому что Злата вдруг расстегнула сумочку и вытащила из нее карту беременной женщины.
– Вот, можете удостовериться в том, что я говорю правду, – сказала она, – я сама узнала об этом только на прошлой неделе. Срок небольшой, но женщины ведь вынашивают детей всего девять месяцев, а не полтора года. Так что мы с Георгием успеем… Вы понимает меня? Он получит и ребенка, и шпагу.
– Но Георгий же не любит вас… – только и сумела выдавить я.
– Этого вы знать не можете! – На данном программном заявлении Злата решила закончить разговор, встала и гордо покинула стоматологию. Я продолжала сидеть в кресле, стыдливо пряча ноги под столик. Почему-то малиновую опушку тапочек я сейчас особенно не хотела видеть. В ней было что-то до щемления в груди домашнее, беззащитное. Возможно, когда я вытащу ноги из-под столика, вместо веселых, подрагивающих при каждом шаге пушинок на тапочках окажется лишь квелая, увядшая трава… Вот уже и дымчато-розовый халатик заметно поблек, перестал шелковисто блестеть. В этом зубном кабинете с неуместным для такого заведения названием «Гарда» все зыбко и обманно. Здесь даже воздух тлетворен. Я задыхаюсь… Щеки горят… Надо быстрей бежать отсюда, пока совсем не потемнело в глазах.
Да, я нахожусь в своей квартире и продолжаю писать роман. О женщине с разбитым сердцем, то есть о себе. Сколько раз я описывала переживания обманутых жен и любовниц, но, разумеется, не могла даже предположить, насколько правдиво это у меня получается. Теперь все мои книжки мне же кажутся ложью, ложью, ЛОЖЬЮ!!! То, что гнездится внутри меня, не поддается никакому описанию. Будто какое-то мерзкое животное без устали вгрызается во внутренности. Я ощущаю почти физическую боль. Постоянную: то дергающую, то нудно сосущую. Вот видите, я пытаюсь описать это с беспристрастностью ученого, который ставит опыт на собственной персоне. Любовный вирус, который я внедрила в свой организм, ведет разрушительную работу. Я ни в чем не виню Георгия. Я сама захотела любви и бросилась в новые отношения, как с обрыва, даже не удосужившись проверить, есть ли под этим обрывом вода, которая хоть как-то может спасти при падении. Я все же умею плавать. Но под моим обрывом оказались лишь злые острые камни.
Вы спросите: разве можно так сильно влюбиться за каких-нибудь несколько дней? Отвечу: нет ничего невозможного, если этого сильно пожелать. Мне же так хотелось воспарить над своей прежней жизнью – над коконом из одеяла, над горой написанных мною и никому особенно не нужных романов, над крашеным песцом, над равнодушием мужа, – что я могла бы поверить даже настоящей Синей Бороде, а не то что расчетливому Георгию Далматову. И потом, кто может определить точно, сколько времени надо, чтобы влюбиться, полюбить… Да и где та грань перехода влюбленности в любовь? О том, что есть первое, а что второе, часто дискутируют в Интернете. Мнения самые разные. Какие-то я мысленно поддерживала, другие брала под сомнение. Теперь я четко знаю одно: по части любовных переживаний у каждого свое мерило, чужим аршином ничего не измерить, чужим мозгом не просчитать. Именно потому, несмотря на все, я могу твердо сказать: я люблю Георгия Далматова, но задавлю чувство к нему в себе, чего бы мне это ни стоило!
