Я пила его, но меня вырвало. Ничто не держалось в желудке, всё выворачивалось наружу.
Александра вызывает "скорую", а я всей душой рвусь к тебе. Если б я могла, я бы вылетела из тела, прикованного к постели, и помчалась бы туда, в больницу, чтобы охранять тебя невидимым призраком. Пытаюсь взлететь, выпростать из кокона крылья, но... не могу. По щекам катятся слёзы.
Александра в светло-сером брючном костюме с длинным жакетом расхаживает по комнате:
— Ну где же эта "скорая", будь она неладна!
— Похоже, не приедет. — Каждое произнесённое слово раскачивает меня, как штормовой ветер. — Езжай, опоздаешь...
Лицо Александры расплывается в моих глазах овальным пятном, только взволнованный блеск глаз пробивается, как далёкий свет звёзд.
— Угу. И оставлю тебя тут в таком состоянии?
— Езжай... Яне нужно... будь рядом.
— Мы уже опоздали, Лёнечка. Уже восемь часов. Операция началась.
Началась... Опоздали. Не приехали, не поддержали, ты там одна. Пальцы Александры вытирают с моего мертвенно-белого лица слёзы:
— Ш-ш... Тихо, солнышко, не переживай. Всё будет нормально.
Я вижу себя как будто со стороны и сверху. Мне легко, боли уже нет, и меня переполняет нежность — к тебе, к Александре, к врачам "скорой", которые вошли в квартиру. Мятая постель, моё тело на ней... Нос заострился, губы посерели, и рот приоткрыт тёмной щелью, волосы размётаны по подушке. А ведь действительно, похожа на эту актрису. Глаза очень большие. Глядя на себя в зеркало каждый день, я никогда не видела того, что вижу сейчас. Совершенно другими глазами я с удивлением рассматриваю себя и даже себе нравлюсь.
Иглы вонзаются в вены, и я снова чувствую мучения. Боль означает, что я жива. Но она постепенно отступает.
Через два часа я уже пью смородиновый чай с мелиссой, сидя в постели. Остаётся лишь слабость и тупая, затихающая, как уходящая вдаль гроза, головная боль. И давящее чувство вины перед тобой — за то, что оставили тебя одну.
— Ничего, — утешает Александра. — Яська в надёжных руках.
Да уж... Юля там, конечно, вовсю старается в наше отсутствие.
Вечером мы всё-таки едем к тебе. Я уже сносно себя чувствую, хотя Александра и хотела оставить меня дома. Но я так рвусь в больницу, что ей проще мне уступить, чем спорить и пререкаться.
Мы думали, что после операции тебя поместят в реанимацию, но ты уже в своей палате и даже очнулась от наркоза. На правом глазу у тебя толстая повязка, головной конец кровати приподнят под небольшим углом, и ты, прикрытая по грудь одеялом, с улыбкой слушаешь Юлю. Та, сидя на табуретке рядом с тобой, рассказывает анекдот.
— Заходит девушка в парикмахерскую. Просит: "Мне что-нибудь покороче". Мастер спрашивает: "Каре, под мальчика?" — "Под машинку". Ну, парикмахер бреет её налысо. Она такая смотрит на себя в зеркало и говорит: "Нет, не то. Давайте каре попробуем".
В общем, я зря беспокоилась: судя по твоей улыбке — ещё слабоватой и усталой — тебе совсем не скучно. Увидев нас с Александрой, Юля замолкает и встаёт. Её светлые волосы, завитые и уложенные с "мокрым эффектом", чуть выглядывают из-под белой шапочки, в розовых мочках ушей блестят маленькие золотые серёжки.
— Операция прошла успешно, всё в порядке, — спешит доложить она, радостно сияя глазами, будто сама лично тебя прооперировала, а не хирурги.
Перед твоей сестрой она лебезит, будто перед непосредственным начальством. Александра, завораживающе улыбнувшись, галантно-изящным, по-кошачьи мягким жестом приглашает её в коридор.
— Замечательно, Юленька, мы вам очень благодарны за заботу. Идёмте, я вас ещё раз поблагодарю.
Мы с тобой остаёмся наедине. Вечернее солнце несмело просачивается сквозь жалюзи, и полоски его света лежат на бежевой стене. На тумбочке стоят цветы — не знаю, от кого. Может, Александра принесла, хотя зачем они тебе? Ты их всё равно не видишь. Впрочем, любой зрячий, вошедший сюда, увидит их, и его глазу будет приятно. Сев на место Юли, я дотрагиваюсь до твоей руки. Ты сразу сжимаешь мои пальцы.
— Привет, птенчик... Ты чего утром не пришла?
Говорить мне мешает ком в горле. С повязкой почти в пол-лица ты выглядишь, как тяжелораненая. Надо ли тебе знать, как я сегодня утром видела себя со стороны?
— Да ночью переволновалась немного, — со смущённым смешком оправдываюсь я. — Ну, и давление чуть-чуть поднялось. Но сейчас уже всё в норме.
По правде сказать, я и сейчас ещё не вполне уверена, на том я свете или пока на этом: временами меня начинает куда-то уносить — в какую-то гулкую пропасть, но я усилием воли возвращаюсь обратно к тебе.
— Ну вот, — огорчаешься ты. — Зачем было?.. Я ж тебе сто раз повторила, что всё будет путём, а ты... Беда мне с тобой. — Твои руки приподнимаются с одеяла в движении ко мне: — Ну-ка, живо иди сюда, поцелуй меня.
Я целую тебя много раз подряд, крепко и долго, и твои суховатые после наркоза и полынно-горькие губы едва успевают отвечать. Ты — моя. Живая, тёплая, дышащая и родная — ты.
10. Семейные связи. Роковой август
Одни связи рвутся, другие образовываются — это всем известно. Перелистывая страницы памяти вновь к началу наших с тобой отношений, я не могу не ощутить между их строчек и боль, и счастье. Одновременно. Вот так у нас с тобой получилось — счастье с горьким привкусом и горечь с оттенком надежды.
Август для меня — непростой месяц. Месяц потрясений, кризисов и трудностей. Именно в августе, незадолго до второй нашей годовщины, почти одновременно произошли два события, которые врезались мне в душу и память.
После того случая, когда нас чуть не застукали "на месте преступления", на даче мы с тобой встречались, предварительно выяснив планы твоей мамы. Впрочем, некоторый риск оставался, потому что Наталья Борисовна могла внезапно свои планы изменить. В июле, месяце ягод, мы вообще почти не могли воспользоваться дачей как местом для нежных свиданий: в тот год твоя мама вышла на пенсию и буквально не вылезала с участка. В июле она каждый день собирала ягоды и варила варенье, джемы и компоты. Иногда у нас из-за этого всё срывалось в самый последний момент, а порой даже уже в процессе: Наталья Борисовна так и норовила "впрячь" нас в садовые дела. Однажды, когда она как будто решила устроить себе выходной и посидеть дома (так она тебе сказала), мы, конечно же, поспешили воспользоваться свободной дачей, чтобы оттянуться по полной.
