Остается Илья. Зотов, наверное, сможет ему посоветовать что-то дельное и действенное. Удалось же его другу уговорить женщину, которая зареклась выходить замуж, идти под венец.
Задумавшись, Вольф чуть не сбил с ног очаровательную старушку в кокетливой шляпке, стоявшую у тумбы с рекламными плакатами и объявлениями.
- Извините, - буркнул он и уже собирался продолжить путь.
Не тут то было. Женщина зацепилась за его локоть ручкой огромного зонта и тоном классной дамы заявила:
- Молодой человек, вместо того, чтобы торопиться, задержались бы, огляделись вокруг, купили билет на концерт, послушали музыку великого композитора, глядишь, и жизнь бы наладилась.
"Джузеппе Верди и его гениальные творения", - прочитал Вольф на огромном плакате и уже собрался уходить, но имя "София Катамай", напечатанное на мокром от дождя листке глянцевой бумаги заставило его задержаться у старой круглой тумбы.
- Кажется, жизнь дает мне шанс, - пробормотал Вольф и впервые за многие часы, дни, недели улыбнулся.
Глава 17
Очередной концерт прошел на "Ура!". Зрители вдохновлено рукоплескали и кричали "Браво!". Оркестр поднимался несколько раз для поклона.
Соня радовалась, но не только этому. Осталось лишь два выступления, предусмотренные ее контрактом. Наконец она сможет отдохнуть. Хотя, что же она станет делать, когда перестанет так сильно уставать?
Даже теперь, когда ее пальцы бегали по клавишам, словно по автоматически заученному маршруту, своенравные мысли то и дело устремлялись к зеленоглазому блондину, который неожиданно появился на пороге ее квартиры, задал несколько провокационных вопросов, а затем исчез, оставив ее в раздумьях и слезах.
Даже молодой талантливый дирижер Святослав Бурлаковский с гривой непослушных каштановых волос, падавших на репетициях ему на лицо, а во время концерта собранных в хвост, заметил рассеянное настроение Сони. Во время антракта он подошел к ней и терпеливо, но строго попросил, чтобы она собралась и, наконец, сыграла так, как она умеет, то есть виртуозно.
Девушка покраснела от стыда и лишь кивнула в ответ на замечание. Она надеялась, что ей удалось справиться со своими чувствами и превосходно исполнить свою партию.
Мгновение спустя, после того, как отзвучали последние аккорды, и затих хор, зал взорвался аплодисментами. Бурлаковский подошел к Соне, вывел вперед и при всех поцеловал ей руку. Это вызвало восхищение зрителей и разозлило приму, исполнявшую главную оперную партию.
После бесконечных переживаний Соня вздохнула с облегчением, когда наконец-то попала в свою крохотную гримерную, которую она делила вместе с арфисткой. Та задержалась где-то по дороге, но зато по комнатушке порхала пожилая сухонькая костюмерша Леонидовна - старожил театра. Она многие годы оттеняла волосы фиолетовыми чернилами, не признавая никаких красок для волос, и поэтому казалась какой-то почти невесомой, похожей на призрак. К тому же Леонидовна обладала удивительной способностью появляться и исчезать незаметно, а еще быть в курсе всех сплетен.
Стоило Соне появиться в поле зрения старушки, та тут же принялась кружиться вокруг нее и ворковать.
- Сонечка, какая вы хорошенькая в этом платье! Вы его шили или покупали? Такой изысканный силуэт, такой фантастический отблеск, такая открытая спина! Это не слишком принято, но вы еще так молоды. Не мне давать вам советы, но... - Леонидовна усадила Соню в кресло перед зеркалом и приблизила свои ярко накрашенные губы к уху девушки. - Прима Филатова сердится на вас из-за Бурлаковского! - громким шепотом сообщила она девушке. - Правда, она на пятнадцать лет его старше, но разве в наше время это кого-то волнует?
Чего Соне для полного счастья хватало, так это ревности примадонны! Нужно будет держаться подальше от Святослава. Но это потом. Сейчас Соня хотела лишь одного, чтобы Леонидовна, наконец, оставила ее в покое, а еще лучше - совсем ушла.
Женщина не обращала внимания на ее молчание и продолжала делиться последними слухами. Тогда Соня прикрыла глаза, стараясь абстрагироваться от диалога, вернее монолога.
Соня застонала от раздражения, когда в дверь постучали. Она мечтала о нескольких мгновениях отдыха, пока словоохотливая арфистка где-то задерживалась. Кажется, все сговорились ее донимать.
Она собиралась крикнуть, что раздета и не может открыть дверь, но Леонидовна, пританцовывая, уже подошла к двери и распахнула ее.
- Вам цветы. Распишитесь в получении.
Худощавый мужчина в кепке протянул Леонидовне ручку и блокнот. Та поставила размашистую подпись и радостно воскликнула:
- А где цветы?
Мужчина кому-то за стеной махнул рукой и небрежно бросил:
- Заносите.
Соня с открытым ртом наблюдала за тем, как в гримерке одна за другой появлялись корзины с цветами. Какие-то люди в униформе входили и выходили, а Леонидовна восхищенно улыбалась и вздыхала, в умилении заламывая руки.
Соне еле удалось пробраться в своем длинном концертном платье мимо роз и хризантем, чтобы успеть перехватить мужчину в кепке и крикнуть:
- Эй, погодите! Кому цветы? Арфистке? Может вы ошиблись, и вам нужна Филатова? Ее комната через одну дверь направо.
Мужчина поднес лист бумаги к носу и спросил:
- София Катамай? - девушка кивнула, отказываясь верить в происходящее. - Значит все правильно. Счастливо оставаться.
Соня машинально закрыла дверь и повернулась лицом ко всему этому цветочному великолепию.
- Сонечка, у вас есть щедрый поклонник?! - Леонидовна порхала от одного букета к другому и наслаждалась цветочными ароматами. - Кто же он, милочка? Почему я его не знаю?
Соня тоже хотела знать, кто посмел завалить ее место отдыха этими великолепными и дорогими вениками, но единственное предположение, вертевшиеся у нее на языке, не могло быть правдой.
Но неугомонная костюмерша уже вытащила из одного букета маленькую открытку и с любопытством начала читать:
- Сонет 147...
Соня стрелой метнулась к Леонидовне и вырвала из ее рук открытку.
- Это личная корреспонденция!
С трепетом в душе она прочитала знакомые строки.
Мой разум-врач любовь мою лечил.
Она отвергла травы и коренья,
И бедный лекарь выбился из сил
И нас покинул, потеряв терпенье.
Отныне мой недуг неизлечим.
Душа ни в чем покоя не находит.
Покинутые разумом моим,
И чувства и слова по воле бродят.
И долго мне, лишенному ума,
Казался раем ад, а светом - тьма!
