Стреляли с противоположной стороны улицы. В воскресенье, да еще вечером, почти все магазины были уже закрыты, и поэтому движение практически отсутствовало. Я прислушивалась, но звука отъезжающей машины так и не последовало. По-моему, это было очень плохо. Хотелось, чтобы тот, кто стрелял, уехал. А еще мне хотелось плакать. И здорово тошнило.
Уайатт мрачно и сосредоточенно взглянул на меня через плечо и, судя по всему, только сейчас как следует рассмотрел. Лицо его словно окаменело.
– Черт возьми, детка... – негромко пробормотал он. Еще раз выглянул из-за багажника, а потом перебрался поближе ко мне. – Почему ты ничего не сказала? Ты же истекаешь кровью, как жертвенный агнец. Дай взгляну на рану.
– Думаю, ничего страшного. Просто задело. – Именно так должен был ответить настоящий ковбой в старом вестерне, чтобы успокоить хорошенькую фермершу. Наверное, для полноты впечатления надо было бы выхватить пистолет Уайатта и начать палить через улицу. Но я решила просто тихо посидеть возле колеса: тактика выжидания требовала меньше усилий.
Лейтенант осторожно приподнял мою руку, чтобы как следует осмотреть рану. Сама же я предпочла ее не видеть. Краем глаза я все же заметила, что крови очень много. Сознавать, что вся эта лужа натекла из меня, было не слишком приятно.
– Не так уж и плохо, – пробормотал Уайатт. Он снова быстро огляделся по сторонам, а потом положил пистолет на землю, вытащил из кармана носовой платок, сложил и накрыл им рану. Уже через пять секунд пистолет снова оказался в боевой готовности. – Прижми как можно крепче, – распорядился Бладсуорт, и я послушно выполнила команду.
В душе зрело негодование. Не так уж и плохо? Одно дело, когда я сама мужественно и героически преуменьшаю собственную рану, но как осмелился на это он? Интересно, как бы Уайатт прореагировал, если бы не моя, а его рука горела огнем, не моя, а его собственная кровь пропитала одежду и лужей стояла на тротуаре?
Наверное, именно из-за потери крови так кружилась голова и отчаянно одолевала тошнота. Может быть, лучше прилечь?
Я начала медленно клониться куда-то в сторону, но Уайатт тут же подхватил меня свободной рукой.
– Блэр!
– Я всего лишь хочу прилечь, – раздраженно отозвалась я. – Меня мутит.
Бладсуорт помог мне опуститься на тротуар. Асфальт оказался горячим, жестким и неровным, но сейчас это не имело значения. Я постаралась сконцентрироваться на глубоком дыхании. Постепенно тошнота начала отступать.
Уайатт разговаривал по телефону, требуя «скорую помощь». Уже слышались сирены – полицейские подразделения оперативно прореагировали на сообщение лейтенанта о вооруженном нападении. Сколько времени прошло с момента выстрела? Минута? Во всяком случае, не больше двух.
Уайатт наклонился надо мной и положил левую ладонь мне на шею. Боже милостивый, неужели он хочет меня даже сейчас? Я попыталась испепелить наглеца взглядом, но совершенно напрасно, так как он все равно этого не заметил: зажав пистолет в правой руке, напряженно оглядывался по сторонам. До меня наконец дошло, что левой Уайатт просто пытался нащупать пульс. Надо сказать, что взгляд его при этом стал еще мрачнее, чем раньше.
Я не могла умереть ни за что на свете. От огнестрельного ранения в руку люди не умирают. Это просто глупо. Скорее всего сказалась слишком быстрая потеря крови. Мне приходилось участвовать в донорской программе Красного Креста, так что ощущение было мне знакомо. Ничего страшного. Правда, Уайатт зачем-то вызвал «скорую», и это настораживало. Может, он понимал что-то, чего не понимала я? Например, предполагал разрыв артерии, которая теперь безжалостно извергала мою драгоценную кровь, словно гейзер – горячую воду? На рану я старалась не смотреть, потому что боялась увидеть именно такую картину.
Наконец я все-таки решилась отнять платок от раны и взглянула на него. Платок был весь пропитан кровью.
– Блэр, – тут же отреагировал Бладсуорт, – прижми платок к ране.
Да, похоже, возможность смерти исключить нельзя. Я взвесила свои шансы: лужа крови, шок, «скорая помощь». Картина не слишком радужная.
– Позвони маме, – попросила я. Если мама узнает, что мне было очень плохо, а ее даже не известили, она с ума сойдет от возмущения.
– Обязательно, – ответил Уайатт. Его голос звучал мягко, он старался успокоить и поддержать меня.
– Сейчас же. Она нужна мне прямо сейчас.
– Все будет в порядке, детка. Мы позвоним ей из госпиталя.
Нет, это просто возмутительно! Я лежу на жестком асфальте при смерти и истекаю кровью, а он даже не хочет позвонить маме? Если бы сил было побольше, я бы непременно что-нибудь придумала, но сейчас мне оставалось лишь лежать и испепелять наглеца взглядом – совершенно без толку, так как он все равно на меня не смотрел.
На стоянку въехали две полицейские машины. Сразу стало очень шумно от сирен и светло от фар. Из каждой машины выскочили по два вооруженных офицера. К счастью, сирены замолчали, иначе все просто оглохли бы. Однако вдалеке их вой раздавался со всех сторон, и это означало, что на подмогу несутся и другие полицейские машины.
О Господи, как же вся эта шумиха повредит моему бизнесу! Я попыталась представить, как бы себя чувствовала, если бы купила абонемент в фитнес-центр, в котором за четыре дня произошло два покушения, одно из которых закончилось гибелью жертвы, а второе – еще не известно чем. Как бы я себя чувствовала? Уверенно? Нет. В безопасности? Разумеется, нет. Конечно, если все-таки придется умереть, о бизнесе беспокоиться нечего, но что делать сотрудникам? Они потеряют неплохую работу: зарплата выше средней плюс хороший социальный пакет.
Я представила себе заросшую сорняками парковку, заброшенное здание клуба с разбитыми окнами и провалившейся крышей. Со столбов и деревьев будет жалко свисать желтая полицейская лента, а дети, проходя мимо, будут тыкать пальцами в некогда преуспевающее, а теперь разваливающееся заведение.
– Не смейте, – громко произнесла я, лежа на спине. – Не смейте больше развешивать здесь свою отвратительную желтую ленту. Ни единого дюйма. Достаточно. Больше никакой ленты.
Уайатт в это время что-то говорил приехавшим офицерам, однако на мгновение отвлекся от разговора и взглянул на меня сверху вниз, явно пряча улыбку.
– Я прослежу.
Вот так всегда. Я истекаю кровью, а он улыбается. Улыбается. Необходимо начать составлять новый список его провинностей. Но сначала придется восстановить прежний, конфискованный. Вероломный предатель усыпил мою бдительность с помощью секса, но теперь наконец я в состоянии вновь трезво оценивать ситуацию, так что список займет не меньше двух страниц – разумеется, в том случае, если мне удастся не умереть и записать все объективно.
