— Почему это? История знает массу примеров любви с первого взгляда, по фотографии и даже любовный роман в письмах. А если без шуток… Майра, я эту неделю прожил богаче и лучше, чем последние десять лет. Вернее, я просто вернулся туда, откуда зачем-то ушел десять лет назад. Я счастлив здесь, понимаешь? Я вижу смысл в своем существовании. У меня есть дом, есть лес, есть целых два человека, о которых мне приятно заботиться, о которых я ХОЧУ заботиться! У меня даже собака появилась.
— Джон, но ведь я и Шейн…
— Вот что, девочка. Я с тобой совершенно забываю и о времени, и о возрасте, но на самом деле я все-таки взрослый мужик. И вот что я тебе скажу. Тайна твоя…
— Это не моя тайна!
— Твоя тайна останется при тебе ровно столько времени, сколько тебе потребуется, чтобы начать доверять мне полностью. Здесь я бессилен. То, что тайна в принципе имеется — это очевидно. Каков бы ни был исход, ты и Шейн останетесь для меня единым целым. И если ты, Майра Тренч, окажешь мне честь и станешь моей женой…
— Что-о?!
— Что слышала, милочка! Так вот, если ты станешь моей женой, Шейн в тот же день станет нашим официальным первенцем.
— Джон, ты усыновишь ребенка, о котором не знаешь ничего…
— Кроме того, что его вырастила и воспитала, несмотря ни на что, Майра Тренч, только то, что его принял под свой кров и защищал, сколько мог, мой дядя лорд Уоррен, только то, что я люблю его и никогда никому не позволю обидеть его. Знаю, знаю, однажды я уже обещал это одной маленькой девочке, а сам все забыл, мерзавец, но уж на этот раз…
— Ой, а чегой-то вы голые сидите на полу?
Майра могучим рывком завернулась в волчью шкуру, одновременно стянув с дивана шкуру коровью и прикрыв ею Джона. Шейн на верхней ступеньке лестницы довольно хладнокровно пожал плечами.
— А я вот замерз. Ма, я не нашел гоРРРшок под кРРРоватью.
— Ох, прости, пожалуйста. Сейчас я принесу. Или… беда все же случилась?
Шейн с достоинством выпрямился, но не удержался и зевнул.
― Не случилось никаких бед, Ма. Я пописал в окошко. И знаете, че? Там ведь снег выпал!
С этими словами загадочный сын бывшей девственницы Майры Тренч ушел спать. Джон и Майра переглянулись и расхохотались, изо всех сил стараясь делать это беззвучно. А потом Джон подхватил Майру в охапку, и они улеглись на диван, теперь предусмотрительно накрывшись простынями и одеялом.
И все повторилось, как повторяется уже тысячу тысяч лет, и никогда не надоедает тем, кто это повторяет.
Небо распахивается навстречу влюбленным, и мира становится мало, а звезды вспыхивают и умирают на кончиках ресниц, и искусанные, счастливо улыбающиеся губы шепчут на самом первом, еще до Вавилона с его башней придуманном языке, понятном даже без слов:
Я люблю тебя.
Я люблю тебя в горе и в радости, в болезни и здравии, я люблю тебя сейчас и отныне, до тех самых пор, пока время не превратится в вечность и золото не станет прахом, а пески не затянут самые высокие башни дворцов королей земных, но и тогда, когда небо станет ближе на целую жизнь, я все равно скажу: Я люблю тебя…
Байкер и кролик смотрели друг на друга до самого рассвета. Байкер был счастлив. Нос не обманул, нос ВИДЕЛ совершенно такого же кролика, только слегка расплывчатого. А этот был четкий, никуда не исчезал, сидел себе и дергал иногда ушами. Байкер улегся, вытянув перед собой лапы, и блаженно опустил на них здоровенную башку. Кролик. Надо же, ну как свезло…
Кролик заметил огромное чудовище слишком поздно. Холод и дождь сделали свое дело, нору кролика затопило, и он совершенно позабыл о Черном Чудовище, которое целыми днями шастает по лесу. Теперь минуты его кроличьей жизни были сочтены. Кролик тихонько вздохнул и решил ждать смерти на месте, не бегая по мокрым кустам.
Постепенно оба задремали, и только когда крупными хлопьями начал падать снег, кролик инстинктивно, в полусне, подобрался ближе к Черному Чудовищу, потому что от него было тепло.
В Лондоне Милли Донахью, босая, в ночной рубашке, чертыхаясь себе под нос, обыскивала собственную кладовку. Ее муж, позевывая и жмурясь, кротко светил ей фонариком.
На дальних полках хранились ранние работы студентки Миллисент Донахью. Социологией она увлеклась с первого курса, а то, что тема досталась такая… двусмысленная, что ж делать. Страшно подумать, какие специальности иногда сознательно выбирают себе будущие врачи!
Некоторые из тех, кого Милли опрашивала в тех первых работах, соглашались сфотографироваться. Разумеется, не все, но на кого хватало денег… Впрочем, зачем она это делает, Милли и сама не знала. Ведь Кларенс рыжую девицу никогда не видел. Барменов и девчонок лучше опросить на предмет Клэр…
— Робби!
— Да, милая? Я не сплю, просто прикорнул на минуточку.
— Где можно достать фотографии с разных светских раутов?
— Ну… Найджел наверняка может, он же в «Ньюсвике» работает…
— Отлично! Когда ему можно позвонить?
— Я знаю, когда точно нельзя: сейчас. Но с утра, душечка моя, если ты позволишь мне хоть часик подремать, я найду тебе и Найджела, и любые фотографии.
— Я тебя обожаю, Робби. Немедленно спать!
Клэр Дэвис затушила сигарету в полной пепельнице и рывком подвинула к себе бокал с янтарной жидкостью.
Какого дьявола папаша нажрался в самый неудачный момент? И какого дьявола Джонни Фарлоу поперся к папаше с расспросами? Правда, почти все они касались той истории с Мейденхедом, а это выглядит вполне естественно, но в самом конце, когда папаша брякнул про маленькую сучку, Джонни напрягся. Хотя ведь папаша имен не называл.
Если бы маленькая дрянь взяла те деньги, все было бы проще. И если бы уехала вместе с поскребышем. И если бы все сдохли, сдохли, сдохли…
Клэр Дэвис резко опрокинула содержимое стакана себе в рот, зажмурилась, а когда дыхание вернулось к ней, грязно выругалась.
Прекрасно продуманный план рушился, жизнь давала трещину, и не было у Клэр ни единого человека, которому бы она могла доверять в данной ситуации.
Кроме, пожалуй, Элис…
На мосту Блэкфраэрс в час дня было не просто много народа. Вполне можно сказать, что народ там кишмя кишел, хотя Кларенс Финли никогда не понимал этимологии этого неприятного слова.
Секретарши и клерки мчались на перерыв, некоторые с перерыва возвращались. Мамаши осатанело катили по пешеходному мосту коляски. Почтенные матроны грузили в багажники своих «жучков» пакеты с овощами — эта часть набережной века с семнадцатого славились своими зеленными лавками. Представительные мужчины средних лет читали «Тайме» в крошечных кофейнях и чайных, стоически перенося не только гул и гвалт лондонской толпы, но и угольный чад многочисленных барж на реке и печных труб домов, расположенных на том берегу.
