— Но ведь все равно она на кого-то должна быть похожа! Не ребенок, а дикобраз! — упорствовала генетически зацикленная Нина. — Нас с тобой она вовсе не напоминает, ну посмотри! Все прохожие на улице обращали внимание, когда Лёка была маленькой…
Андрей хмуро отмалчивался. А потом, когда совсем надоело, как-то буркнул:
— Да в тебя она, мать! Целиком в тебя! И еще назвали мы ее как-то странно… А имя — это судьба… Открытым текстом! Человек обязательно будет повторять ошибки того, в честь кого назван, понимаешь? Да и путь почти тот же самый… Кто у нас без конца влюбляется? И не говори мне про серьезные причины. Причины всегда одинаковы!
Жена изумленно ахнула и замолчала.
— Забыла про себя? — продолжал полковник. — Твои это корни, матушка, других нам взять неоткуда… На мои слишком не похоже. Я простой деревенский парень с провинциальной хваткой.
Правильно говорила Лёка: начальник милиции слишком любил корчить из себя идиота.
В последней ссоре с отцом перед отъездом в Москву Лёка еще раз повторила ему это и заявила, что она где-то читала или слышала, что человек, который очень любит животных, не очень любит людей.
— А ты больше всего на свете обожаешь свою Мими! — отчеканила Лёка. — Хотя у тебя есть дочь. Единственная, между прочим! И вместо того, чтобы подсчитывать ее ошибки, стоило бы просто ее любить! Но ты не умеешь это делать! И мама тоже. Хотя… — Лёка прищурилась. — Хотя вот маму ты, кажется, тоже любишь. Или притерпелся, не знаю… В общем, счастливо вам оставаться! Пишите письма!
И Лёка отбыла в Москву. За счастьем.
После неудачи с ансамблем Лёка впала в депрессию. Вика тотчас взялась разруливать ситуацию дальше.
Обращаться к маэстро второй раз было неудобно, но Вика уговорила хмурую молчаливую подружку позвонить ему с благодарностью — уж на это-то она имеет право? А заодно… Ну, дальше как получится, придется действовать по обстановке…
Лёка сдалась быстро и позвонила. На ее счастье, маэстро сам взял трубку.
— Я была у вас на даче летом, — затрещала Лёка, стараясь уложить в одну минуту максимум слов. — Я вам пела… Вам еще понравилось у меня «Я поила коня»… Помните?
— А-а, ну, конечно… — вальяжно пропел маэстро. — Такая рыженькая, маленькая, с нахальными глазками…
Обиду пришлось проглотить, не поморщившись.
— Спасибо вам большое за училище, — заверещала Лёка дальше. — Мне там очень нравится, все хорошо… Но вот в ансамбль меня не взяли… Они сказали, что им нужна какая-то другая…
Маэстро хмыкнул:
— Более наглая, что ли? Глупцы, они до сих пор так никого и не нашли! Провыбирались! Вот что, моя радость, я тебе посоветую: немедленно сменить репертуар и гардероб, перекраситься в белый или черный цвет — по твоему вкусу и выбору — и наведаться к ним еще раз. Вновь от моего имени. Поскольку твое они уже давно благополучно забыли, а имидж будет новый.
— Спасибо… — пробормотала Лёка в полной растерянности.
Мать моя женщина…
— Не благодари меня заранее, — велел маэстро. — Позвонишь потом, когда все получится.
Выслушав ее, Вика одобрила предложение маэстро. Все равно ничего другого Лёке не оставалось: новых знакомств в музыкальном мире не наклевывалось, а такие маэстры на дорогах, которыми она бродит, не валяются…
Лёка проворно перекрасилась в блондинку, купила новый брючный костюм, намазала мордаху так, что под слоем краски стало практически невозможно опознать рыженькую девчушку, и, по новой собравшись с духом, двинулась в знакомый коллектив.
Менять репертуар ей не пришлось, потому что она постоянно самостоятельно добавляла в него новые песни, аккомпанируя себе на гитаре. Рояля в Москве у нее не было, и тратиться на его приобретение Лёка пока не собиралась, хотя родственники, наверное, не поскупились бы. Они понемногу начинали ее любить на расстоянии.
Такой же лохматый и неаккуратный аистоподобный руководитель встретил Лёку с прежней скептической ухмылкой. Лёка догадалась, что такому типу крайне трудно понравиться хотя бы потому, что он заранее ждет отрицательного результата.
Но сегодня сама Лёка была настроена совершенно иначе. Она понимала, что это — ее последний шанс, и терять ей в принципе нечего, и теряться тоже нельзя… Или — или… Если хочет чего-нибудь добиться…
Поэтому Лёка бесцеремонно, даже хамовато, развязно хрипловато сообщила музыкантам, что она собирается петь, и весело махнула им рукой.
— Мать-командирша, — усмехнулся ударник, судя по всему одобрительно.
И Лёка запела… Она пела и настороженно, стараясь скрыть напряжение, следила за реакцией лохматого очкарика. А его глаза менялись… Из насмешливых сделались оценивающе-внимательными, потом чересчур серьезными и, наконец, почти ласковыми… И Лёка поняла, что победила…
Когда она замолчала, лохматый поправил свои спадающие с носа очки и спросил:
— Тебя как зовут?
Детка, вновь захотелось добавить Лёке…
— Леокадия Ананова, — отчеканила она.
— Фу! — поморщился лохматый. — Ну и фамилию ты себе выбрала! Нет, это не пойдет! На такую не клюнет ни один зритель. Только обсмеют! Надо срочно подобрать сценический псевдоним… Это очень важно, поскольку тебе предстоит прожить с ним всю жизнь… И петь лишь с ним, понимаешь?
Лёка кивнула.
— Какие будут предложения? — повернулся очкарик к своему ансамблю.
Музыканты начали сосредоточенно размышлять, оглядывая Лёку, словно примеряя к ней возможные варианты фамилий-псевдонимов. Она ждала, подавленная и недоумевающая.
— Леокадия Тихая, — наконец изрек ударник.
— Почему Тихая? — робко пискнула Лёка.
— Потому что не Шумная! — хохотнул ударник.
— А что, ничего… — протянул-пропел лохматый. — Мне нравится… Так и запишем… Завтра в двенадцать нуль-нуль — на репетицию. Опоздаешь — убью! Отныне ты подчиняешься мне и слушаешься во всем меня одного! Усекла? Это я тебе говорю! А то, что я говорю, — железно!
Лёка снова послушно кивнула. Она так вымоталась за последние полчаса, что могла, не глядя, подмахнуть свой смертный приговор, не то что во всем согласиться с этим растрепой…
Небо набухло снегом и неторопливо размывалось зарозовевшим от холода близким рассветом. Бессонная Лёка смотрела в окно на чужие шторы напротив. Они сейчас оставались темными. Ей абсолютно нечего делать дома… Ее сюда никогда и не тянет. Весь мир — в одной точке, «горячей точке» Кир… Вся жизнь сбилась в один большой нескладный ком… Она всегда летела к Кириллу, как жеребенок к матери, и становилась радостной лишь в одном-единственном случае — держась за большую надежную мужскую ладонь…
