— Не надо наклоняться, сам достану.
Прикосновение его губ к моей руке — призрачное, почти неосязаемое. Как луч солнца зимним днём или безнадёжный вздох влюблённого. Ринат замолкает, не выпуская моих пальцев, гладит их невыразимо бережно и нежно, но глаза его при этом полыхают агонией.
Я больше не дышу.
Он медленно сглатывает и зачарованно склоняется к моему лицу.
Слишком близко. Я передёргиваюсь всем телом от приступа накатившего вдруг ужаса, не успев скрыть от него внезапную неприязнь. Всё возвращается на свои места: пронизанная возвышенной печалью мелодия смолкает, я вновь запутавшаяся в себе, до чёртиков напуганная девушка, а Ринат… он всё ещё близко и вместе с тем дальше, чем когда-либо.
— В топку всё. Бред какой-то, а не пьеса. Как видишь, сестрица, из меня не ахти какой Ромео!
Дверь всё-таки закрылась. Захлопнулась за его спиной.
И, судя по кольнувшей боли, прищемила моё сердце.
Позвони…
Перед театральной студией, в которой занимается Карина, разбит небольшой сквер. Ничего выдающегося, обычный, среднестатистический спутник спальных районов. Наверняка вечерами здесь яблоку негде упасть от количества ребятни и вышедших подышать воздухом пенсионеров. Сегодня же всех разогнала непогода. Нерешительный дождь, который занудно накрапывал с середины прошлой недели, отважился, наконец, пролиться полноценным ноябрьским ливнем. Косые потоки ледяной воды щедро омывают тротуары и лавочки, заливают одежду, нагло врываясь под зонт и хлестая по озябшим пальцам. Онемевшие руки словно принадлежат постороннему, отчего безуспешные попытки унять дрожь выглядят донельзя абсурдно, особенно если учесть, что дрожу я не от холода, а от страха.
Похоже, я действительно поехал умом. Боюсь потерять ту, которую никогда не посмею назвать своей. Нелепо, бестолково, и тем не менее…
Не знаю, откуда взялась уверенность, что Снежинской грозит опасность, но для меня это так же очевидно, как то, что земля круглая, а я — жалкий влюблённый пацан. От сестрицы с самого начала одни неприятности. Гнев и злость давно стали мне средой обитания, но я без Карины как чёртова рыбка в аквариуме — стоит слить воду и та сдохнет.
Кто если не Карина вправит мои поехавшие мозги на место? Великодушно напомнит, чьи деньги еженедельно поступают на мою карточку, избавляя тем самым от соблазна их потратить. Она закалила мой характер, воспитала независимость. Глупо отрицать, частично меня содержит отчим, за что я ему признателен и когда-нибудь обязательно отплачу.
А вот и моя малышка, звонит куда-то, стоя под козырьком. Осталось дождаться пока приехавшее на вызов такси увезёт Карину домой. Несмотря на собачий холод, хочется, чтобы машина где-нибудь задержалась, я соскучился. Весь вечер крутился у двери в её комнату, стараясь убедить себя, что всё в порядке. Ничего подобного, порядком моё состояние даже не пахнет. Я одержим. С нездоровой жадностью всматриваюсь в высокую фигурку, восхищаюсь каскадом распущенных волос, мечтая ещё разок зарыться в них руками. Помыслы о большем для меня под запретом.
Остановившееся поодаль такси бесцеремонно обрывает приятные фантазии. Что ж, по крайней мере, мои страхи оказались беспочвенными, можно смело уходить, но вопреки принятому решению, остаюсь стоять на месте. Слежу как Карина максимально быстро, стараясь не промокнуть до нитки, перебегает дорогу, проворно открывает дверцу, однако садиться в машину отчего-то не спешит, недоверчиво пятится, а потом вообще срывается в сквер, срезая путь прямиком через размытую дождём клумбу.
Из авто вслед за Снежинской выскакивают шестёрки Лещинского — мои вчерашние знакомые. Вид бандитских физиономий тут же отзывается ноющей болью в боку, но я, сжав челюсти, бросаюсь наперерез. Мне совсем непонятен смысл происходящего. Зачем Олегу проблемы с законом? И главное для чего понадобилась Карина?
Хотя плевать. Сейчас не до раздумий. Я увеличиваю скорость до предела своих возможностей. Дыхание становится настолько частым, что уже не получается полноценно выдыхать, отчего лёгкие горят, будто кто-то поджёг в груди не одну сотню петард. Что будет, если преследователи доберутся до Карины первыми, даже думать страшно и этот страх придаёт мне силы.
Догнав одного из мужчин, сбиваю его с ног, после чего с размаху несколько раз ударяю лицом о тротуар. Что ни говори — прихвостни Лещинского не пальцем деланы, а я могу рассчитывать только на эффект неожиданности и силу слепой ярости. Плотный накачанный мужик отчаянно сопротивляется, пытаясь вывернуться, но преимущество остаётся за мной и на его голову обрушивается вся мощь моих кулаков.
Редкие прохожие спешно сворачивают с пути, не желая становится невольными свидетелями чужих разборок. Люди часто прикидываются слепыми к тому, что творится за пределами их мирка. Можно ли их осуждать? Трудно сказать. Во всяком случае, меня, оседлавшего окровавленного мужчину, назвать безумцем можно запросто, так что не мне кого-либо обвинять в бездействии. Тем более когда на счету каждый миг.
Вскочив с отключившегося мужика, врезаю ему напоследок ногой под дых, и загнанно озираюсь в поисках Карины. Она не успела далеко уйти, видимо во время стресса восприятие времени замедляется, что неимоверно радует, я ещё успеваю их нагнать.
Действительно, успеваю. В последний момент подрезаю второго преследователя и, закрыв собою сводную сестру, падаю вместе с ней на жухлый газон. Инстинктивно группируюсь в ожидании серии ударов. Задерживаю дыхание, но… ничего не происходит. Приподняв голову, встречаю пренебрежительный взгляд своего вчерашнего палача, который при желании легко может отделать меня в котлету. Силы, подточенные холодом и вчерашней трёпкой почти иссякли.
— Позвони… — одними губами шепчет он, изображая пальцами возле уха телефонную трубку, после чего уходит к пытающемуся встать товарищу.
— Надо валить, пока какой-нибудь умник не додумался вызвать полицию, — говорю Карине, провожая взглядом широкую спину.
Вместо ответа — всхлип.
— Да брось, Снежинская. Вот только истерики сейчас не хватало…
Нависнув над девушкой, всматриваюсь в поддёрнутые ужасом васильковые глаза, но в упор не узнаю их. Они будто ожили, расколов привычный лёд равнодушия, под которым плещется глубинный, первобытный страх.
— Я всё вспомнила.
Три безобидных слова, а хлещут неумолимо как приговор. Загадочное состояние сводной сестры настораживает. С таким ужасом впору встречать коллекторов или смотреть на расчленённый труп.
— Тише, Карина, это всего лишь я, твой Тролль, — успокаиваю, а у самого сердце сжимается, столько муки в любимом лице. Рассеяно глажу мокрые щёки, не различая дождь это или слёзы. Сейчас бы укрыть её под брошенным в спешке зонтом, но тогда бы пришлось отбежать, а оставлять Карину одной не лучший выход. И так прорвёмся. Укутав Снежинскую с головой в свою наспех стянутую куртку, прижимаю к себе дрожащее тело.
— Ринат, зачем ты это сделал? За что? Бред какой-то… это не мог быть ты. Не мог ведь? Отвечай!
Холодные пальцы цепляются за вырез моего свитера, оставляя поверхностные царапины на коже. Не придумав ничего лучше, твёрдой рукой фиксирую тонкие кисти на своей груди, у сердца.
— Чего не мог? Успокойся и попробуй объяснить внятно.
— Утащить меня в лес. Швырнуть на землю… бесконечно душить, пока остальные трое веселились, раздавая советы. Я была шестилетним ребёнком, ты это понимаешь?! Мне было страшно… и обидно. Они же всё видели. Видели, как мне больно, как хочется жить, но никто пальцем о палец не ударил, чтобы прекратить эту пытку. Никому не было дела, они просто смеялись. Людям плевать на чужую боль! Плакал только тот, который душил, а потом, когда мои хрипы всем надоели, один просто предложил пристрелить, чтоб не мучилась. Пристрелить, слышишь?! Как собаку без роду без племени.
Карина снова заходится истерическим плачем, а я не могу поверить своим ушам. Хочется повернуть время вспять и забрать свой вопрос обратно, чтобы не знать подробностей учинённого над ней зверства, чтобы не холодела кровь от внезапной догадки, кому принадлежит главная роль в этой драме.
