пациентку. Девочка вон… мучается.
Каталка описывает круг, потолок над головой плывет. Вижу головы медсестер, склоненные надо мной, больничные голубые стены, скрипучие двери, через которые меня завозят в кабинет УЗИ. Все сливается в разноцветную бело-серую мозаику.
– Встать можешь? – надо мной склоняется еще одно лицо – пожилой женщины в очках.
– Не знаю…
– Первый день последних месячных?
– Эм… Я…
– Ложись, давай, детка. Разберемся. Голова кружится?
– Да.
Валентина Дмитриевна обильно смазывает мой живот гелем и водит по нему датчиком.
– Оставляем тебя в больнице, как тебя… Варвара Поленкина. Все лучше, чем я думала. – Резюмирует она, облегченно выдыхая.
– Вот и хорошо. – Я тоже вздыхаю.
– Двойня у тебя, детка. Три – четыре недели. В Новый год, поди, заделали детишек?
– Что?! – пытаюсь подняться, но властная рука доктора меня укладывает обратно.
– Близнецы есть в роду? Замужем? Прописка городская? – сыплет она вопросами.
– Есть. Двоюродные братики у меня… близнецы. А как я вообще смогла забеременеть? Я ведь таблетки принимала. Пропустила всего ничего…
– Так и термин есть такой: суперовуляция или двойная овуляция после отмены оральных контрацептивов. Оба эмбриона живые, сердцебиения прослушиваются. Маточный тонус повышен. Ничего детка, полежишь… анализы сдашь, отдохнешь. Муж-то обрадуется?
И тут меня срывает. Мне жить не хочется, а еще… напоминания о Федьке режет больнее ножа.
– Он пропал без вести. Я не знаю, жив ли он… – глаза затапливают слезы. – Сама я не потяну… двойню.
– Ну-ка, отставить панику. Резус-фактор отрицательный, первая беременность… Даже думать забудь об аборте. Родители есть?
– Да.
– Звони маме, пусть приезжает, помогает тебе. Ничего, Варенька. Родишь малышей, а там… может, найдется парень твой. Все образуется, но ты руки не опускай.
– Хорошо, Валентина Дмитриевна, не буду… унывать. – Кладу руки на живот. Мои малыши… мои маленькие, как же я вас люблю! Как и папку вашего! Что бы ни произошло, я все преодолею… Только бы Феденька нашелся.
– Вот заключение. Сейчас девочки тебя в палату отвезут. Тебе помогает кто-то? Подруги есть? Вещи же надо привезти, халатик, предметы гигиены. Ты тут недели на две, настраивайся на отдых и сохранение, Варвара Поленкина!
– Есть, сейчас соседке по комнате позвоню.
Валентина улыбается и снимает очки. Вздыхает облегченно и протирает стекла краешком халата. Затем протягивает мне бумаги и поднимается с места, чтобы позвать ожидающих в коридоре медсестер. Я вытираю с живота гель, заправляю майку в джинсы, поправляю свитер, чувствуя некоторое облегчение. Все же лучше знать о диагнозе, чем не знать ничего… Даже сесть получается – уже хорошо!
В коридоре слышатся голоса, звуки шагов, скрипы. Какая-то странная возня, больше похожая на студенческую суету, чем на спокойную больничную атмосферу.
Двери с треском распахиваются, и в проеме вырастает зареванная Беккер… Под глазами у нее змеятся черные дорожки от туши, растрепанная гулька висит на плече. Не успеваю я охнуть от изумления, она швыряет сумку в сторону и бросается передо мной на колени…
Варвара
– Уберите от меня эту чокнутую! – кричу истошно, отбиваясь от Лики. Она ревет и целует мои колени, распластавшись на полу. Ползает, повторяя «прости, прости, прости…». Словно пленку заело. – Лика, я не хочу тебя видеть. Мне плохо… Ты пришла не вовремя.
– Прости, Варенька. Это все я… Я так виновата перед тобой. – Всхлипывает Беккер.
– Что это тут за безобразие?! – гремит Валентина Дмитриевна, распахнув дверь следом за Ликой. – Кто эта девушка? Что здесь происходит?
– Я хочу в палату… – скулю, чувствуя, как симптомы возвращаются. Живот начинает тянуть, голова кружится. – Мне плохо… опять. – Ложусь на кушетку и кладу ладони на живот. Господи, еще не хватало потерять малышей из-за спектакля одного актера в лице Анжелики Беккер.
– Девушка, покиньте кабинет, пациентке плохо, – строго произносит Валентина Дмитриевна.
– Но я… хочу помочь. Может, что-то нужно? Я попозже приду. – Лика протяжно вздыхает.
– Покой ей нужен и отдых. Сами тут… разбирайтесь в своих отношениях. А сейчас я Поленкину в отделение отправлю.
– А какое отделение? – не сдается Лика.
– Отделение патологии беременных, на четвертом этаже.
Беккер бросает на меня полный вины и сочувствия взгляд и уходит. Я снова вижу белый потолок и голубые стены, лица персонала, сливающиеся в цветную картинку. Я слишком слаба, чтобы скандалить с Ликой или просить ее не приходить. Может, нам вправду стоит поговорить?
Меня определяют в просторную четырехместную палату. Аккуратно перекладывают с каталки на кровать и уходят. Соседки здороваются и приветливо предлагают мне присоединиться к чаепитию. А мне, верите, так хреново… Голова кружится, по телу струится слабость, да еще и на душе кошки скребутся… Не хочу ни с кем разговаривать, знакомиться, пить чай… Вот от еды бы я не отказалась! Называю девушкам свое имя и отмахиваюсь от чая, сославшись на плохое самочувствие. Отворачиваюсь к стенке, прикрывшись больничным одеялом. На экране мигает оповещение о входящем сообщении: Майка Малинина! Ну наконец-то, вспомнила о подруге! Мне нужна пижама, чистая одежда, предметы гигиены.
– Как ты там, Варюш? Вещи привезу тебе чуть позже. Вкусную еду не обещаю, – и грустный смайлик.
– Спасибо, Малинина. У меня будет двойня, представляешь? Хочу сказать у нас, но… Знала бы ты, как я переживаю за Федьку! Очень скучаю за ним.
– Понимаю, Поленочкина. Крепись, думай о детях. Это так здорово! Зато отмучаешься за один раз. Варька, к тебе не приезжала Беккер? Она та-ак восприняла это все! Я думала, у нее припадок случится.
– Приезжала. Мне было так плохо, Майка. Я прогнала ее. Не до разговоров сейчас. Ладно, пока. Жду тебя, Малинина.
Откладываю телефон и жду вызова на осмотр. К моему счастью, сердобольная работница столовой оставляет для меня ужин. Рыбная запеканка, водянистое пюре и консервированный зеленый горошек. Фу-у-у! Я ковыряюсь вилкой и пытаюсь что-то съесть. Ешь, Варюха, думай о детях! Мне хочется в душ, переодеться, воспользоваться туалетом (желательно, комфортным), но больше я желаю что-то узнать о Феде. Беспокойство свербит меня, как жучок-короед.
Врач назначает кучу анализов, осматривает живот, сокрушаясь по поводу моей бледности и худобы, цокает, охает, а потом устанавливает капельницу.
Я терпеливо лежу, искренне желая поскорее избавиться от колючего шерстяного свитера, злюсь на запаздывающую Майку, дремлю, ерзаю на скрипучем клеенчатом матрасе, пока меня не вырывает из задумчивости голос… Беккер! Опять
