светофоре тянется, чтобы меня поцеловать. — Мне безумно нравится подвеска. Когда ты улетишь, она будет мне о тебе напоминать.
С Никой всё просто. Гораздо проще, чем с любой другой женщиной, которых у меня было более чем достаточно. Она никогда не обижается на мои шутки и не корчит из себя ту, кем не является на самом деле. Искренняя и настоящая. Нам достаточно взглядов и касаний, чтобы понять друг друга даже без слов. Ещё в лифте мелкая улавливает мои желания и начинает тереться бёдрами о напряжённую ширинку.
— А как же ужин? — спрашивает Ника, переступив порог моей квартиры.
— Отставить. Я заказал доставку.
— Просто скажи, что тебе не нравится, как я готовлю!
— Нет, просто в моей постели ты смотришься однозначно лучше, чем на кухне.
Ника смеётся и, сняв с себя обувь и куртку, запрыгивает ко мне на руки. Я несу её в спальню почти на ощупь — в квартире темно и ни хрена не видно. Повалив её на кровать, я снимаю с себя свитер, расстёгиваю ремень и дёргаю вниз молнию на джинсах. Ника раздевается даже быстрее, чем я. Сидит передо мной в одном белье и жадно наблюдает за тем, как я стаскиваю с себя остатки одежды.
— Скорее… — просит, облизывая губы.
Я опускаюсь на кровать, проникаю языком в её рот одновременно с тем, как ввожу в неё два пальца. Как я и думал, она вся течёт. Влажная такая, что я просто дурею от её отзывчивости и запаха. Ещё один несомненный плюс — Нике хочется ровно столько, сколько и мне.
Её волосы разметались по подушке, зелёные глаза блестят порочным огоньком, а соски скукожились и трутся об мою грудь. Я долго не мучаю её: ставлю на четвереньки, надеваю презерватив и одним толчком оказываюсь внутри. У меня зубы сводит от того, какой вид мне открывается: молочная кожа, узкая талия и упругая задница. Охрененная девочка. Идеальная. Будто под меня создана. Она кончает почти сразу же: мелко дрожит, шепчет что-то нечленораздельное и сжимает меня так сильно, что я следую за ней.
Мы лежим на кровати влажные от пота и лениво решаем, кто идёт в душ первый. Ника смеётся и жмётся ко мне что есть силы. Кажется, ей доставляет удовольствие меня трогать: она проводит ноготками по груди, рисуя на ней невидимые узоры, и постоянно целует.
— Глеб, я боюсь, — внезапно произносит.
— Чего ты боишься, мелкая?
— Ты честно-честно не расскажешь о нас папе?
— Честно-честно, — я шумно вздыхаю.
— Мне кажется, что ты близок к этому.
— С чего ты взяла?
— Мне жаль, что я не могу пробраться к тебе в голову, но даже со стороны видно, что ты постоянно чем-то грузишься, при этом сильно хмурясь. Вот, как сейчас! — она проводит подушечками пальцев между моих бровей, разглаживая морщины. — Будешь много думать — быстро состаришься. А ты мне молодым нужен. Хотя бы на эти десять дней…
* * *
Утром я отвожу Нику на съёмку. Она волнуется и до красных следов кусает губы. Не шутит и не смеётся — спрашивает только, нет ли у меня чего покрепче выпить. Я подбадриваю её, как могу и, остановив автомобиль возле ЗАГСа, долго целую в губы.
— Если что-то пойдёт не так, сразу же звони мне. Ладно?
— Хорошо, Глеб. Сразу же позвоню тебе.
Она скрывается в помещении с высокими колоннами, а я еду на встречу с Лёхой. Он уже должен ждать меня в зале.
Позавчера я долго мотался по городу в поисках лекарства для матери. Нашёл его почти на окраине. Ехал туда полтора часа, ещё столько же стоял в пробках. Когда вышел из аптеки, набрал сестре и сказал, что отбой: заветный флакон с лекарством у меня. Не успев положить телефон в карман, я заметил знакомую фигуру товарища. Лёха шёл по тротуару и вёл за руку ребёнка. Мальчика, примерно лёт трёх. Позади них везла санки молодая женщина. Для меня это не было шоком, потому что жизнь давно показала, что случиться может всякое.
Я хотел деликатно сделать вид, что не вижу его, но Лёха передал ребёнка матери, сказал ей два слова и подошёл ко мне, протягивая руку в знак приветствия. В том, что это именно его сын, у меня не было никаких сомнений: слишком был похож на него мелкий.
— Ты какими судьбами в этом районе? — спросил он, немного нервничая.
— Искал лекарство для матери.
— Её ещё не выписали?
— Нет, но думаю, что скоро. Возможно, на следующей неделе.
Напряжение между нами нарастало. Мать усадила ребёнка на санки, но малец начал капризничать и проситься к папе. Лёха повернулся назад, махнул ребёнку рукой и тот моментально умолк.
— Глебыч, приходи завтра на спарринг, — предложил Крылов, как-то особенно тяжело вздохнув. — Поговорим, обсудим личное, а потом посидим где-нибудь. Мы так редко виделись в последнее время…
— Приду, — ответил я ему, тем самым давая понять, что не осуждаю.
Да и кто я такой, чтобы это делать? Сам встрял по самые яйца.
Можно было бы списать собственный грешок перед таким же неидеальным другом, но мой поступок ни хрена не равносильный. Да, у Лёхи есть вторая семья, но я, старый дурак, полез на его любимую дочь, которая младше меня почти в два раза.
Зал, в котором прошла не одна моя тренировка, остался прежним. Таким, как и двадцать лет назад: сырость, подвальное помещение, сбитый воздух и те же снаряжения. Только цвет стен изменился — из ядовито-зелёных превратился в оранжевый.
На тренировки мы с Лёхой ходили исправно — каждый день, не считая выходных. Мы оба горели спортом, кайфовали от самого процесса и с удовольствием ездили на соревнования. Где-то в квартире до сих пор остались мои многочисленные награды.
Я снимаю с себя уличную одежду, переодеваюсь в спортивную и выхожу в зал. Лёха усердно наносит удары по груше и не сразу меня замечает. Я совру, если скажу, что с возрастом он остался таким же. Налицо лишний вес и одышка. Впрочем, я тоже другой: стал крупнее и шире, но всё так же с удовольствием занимаюсь спортом.
— Исполнение хромает, Лёх, — обращаюсь я к товарищу и запрыгиваю на ринг, подтянувшись на руках.
Он смеётся и снимает перчатки. Лицо блестит от выступивших капель пота, а футболка полностью
