- Не приходи больше.
34.
Давид
«Не приходи больше».
Тяжелее слов произносить мне еще не приходилось. Этот растерянный взгляд любимых глаз… Чувствовал, что делаю больно. Специально давил на те точки, которые Асья мне не простит. Почти дождался от неё признания в чувствах, но оборвал всё. Пока она не произнесла слова о любви вслух, их легче будет считать ошибкой. Так будет лучше для неё. Она молодая, красивая, самая лучшая на свете. Обрекать её на жизнь с инвалидом жестоко и бесчеловечно.
Сказал, что Татевик – моя невеста. Бедная девушка чуть сознание не потеряла, когда увидела мою синюшную физиономию. Заметил, как её воротило от одного моего вида, и даже на смех пробило, когда моя мама приняла её искривившееся лицо за переживания обо мне. Я ей сто лет не приснился. Здоровый был не нужен, а больной – тем более. Но использовать её имя для того, чтобы оттолкнуть Асью, оказалось очень действенно. Моя красавица очень ревнива.
Но самым большим потрясением в нашем разговоре стало признание в том, что Асья каждый день приходила ко мне в больницу. А ведь мама уверяла, что не видела её, когда очнувшись, я спросил про девушку. Такой нежностью затопило меня от осознания того, что нужен ей, что переживала за меня. Хотелось прижать к себе мою хрупкую девочку и стереть с щек две хрустальные капельки, застывшие там после моих же жестоких слов. Не стер. Добил.
Закрываю глаза и проваливаюсь в сон.
Просыпаюсь от того, что кто-то копошится вокруг меня. Мама. Поправляет подушку, расправляет простынь подо мной и «подтыкает» одеяло.
- Ой, сынок, я тебя разбудила? – мама делает вид, что удивлена и не собиралась этого делать, но я знаю эти её уловки. Родительница явно неспроста потревожила мой сон. – Ты ничего не хочешь? Может покушаешь? Татевик такие вкусные пирожные принесла. Попробуешь?
- Нет, мам. Я не хочу есть. Но ты можешь забрать пирожные, мне всё равно их нельзя.
- Ой, точно! Врач же сказал, что тебе пока диета полагается… Тогда может поешь бульон? Я могу подогреть. Давай я сбегаю, - и не дожидаясь ответа бросается к холодильнику, который тоже предусмотрен в отдельной палате.
- Мам, не нужно. Я же сказал, что не голоден. Может ты домой пойдёшь? Я уже отлично себя чувствую, тебе не нужно тут постоянно быть.
- Да что ты такое говоришь! Разве я оставлю тебя здесь одного? Я и так на минутку всего отлучилась, чтобы папу с сестрами проводить, и тут тебя не оставляют в покое…
А вот это уже интересно.
- Ты Асью имеешь ввиду? – неужели, мама не собиралась её пускать ко мне?
- Наглая девушка, - фыркает, упирая руки в бока. – Ей русским языком сказали, что ты слаб и в палату можно входить только родственникам, нет же – дождалась, пока мы уйдём и проскочила таки. Невоспитанная!
- Мама, ты сказала, что Асья не приходила в больницу, пока я был в коме. Почему?
- Ой, сынок, я что всех должна замечать, кто тут приходил-уходил? Может и была, я за тебя волновалась, а не учет посетителей вела.
- Ладно, мам. Я понял, - спорить и доказывать ей что-то нет никакого смысла. Да и не привык я выяснять с родителями отношения. – Может, я тогда посплю? Или ты собиралась что-то мне сказать? – вижу же, что собиралась, но по каким-то причинам еще не перешла к главной теме.
- Давид, завтра Татевик придет снова, - о, нет! Опять – двадцать пять. – Не закатывай, пожалуйста, глаза!
- Я не закатываю, мам. Но зачем она здесь?
- Вот об этом я и хотела с тобой поговорить. Татевик – дочь Арарата, отец много лет с ним дружит…
- И поэтому ты решила, что по старой дружбе родителей девушка обязана выйти замуж за инвалида и до конца своих дней катать меня на коляске и менять подгузники?
- Давид!!! – мама истерично вскрикивает и укоряюще смотрит на меня. – Не говори так! Доктор сказал, что всё будет хорошо, шансы есть!
- Мама, я прекрасно знаю, что доктор нас обнадеживает. Шансов у меня пятьдесят на пятьдесят. Операция всё решит: или я встану или на всю жизнь останусь в инвалидном кресле. Я буду очень рад, если мне выпадет первое. Но готовиться я буду ко второму. Чего и тебе советую.
- Ну уж нет! Я буду верить в лучшее! Даже мысли не хочу допускать, что… Всё! Давай закроем эту тему!
Мне остается только устало прикрыть глаза. Как же спать хочется… Может это лекарства так действуют?
Открываю глаза уже в пустой палате и понимаю по сумеречному освещению, что уже вечер. Мама не совсем ушла – её сумка стоит на столе – наверное, просто вышла ненадолго. Не хочется продолжать наш неоконченный разговор, поэтому во избежание возможности столкнуться взглядом с вошедшей родительницей, снова прикрываю веки.
И опять передо мной любимое лицо – Асья. Мне кажется, я даже в коме видел её постоянно. Она мне снилась. Мы катались с ней на велосипеде. Нет, не на том, который я ей подарил – во сне был тандем: я впереди, Асья сзади. Я мчал на свет, изо всех сил жал на педали, а она звонко смеялась позади, шутливо приказывая не останавливаться и ехать еще быстрее. После этого сна я очнулся.
Я соврал ей, сказав, что в машине была поломка. Не в моих правилах ездить на неисправном автомобиле. Но Асье это знать не нужно. Не хочу, чтобы она мучалась угрызениями совести и винила себя. Я никогда не буду винить её, потому что ни о чем не жалею. Я счастлив, что встретил её тогда, и если бы мне предложили отмотать время назад, то в тот день не раздумывая поехал бы тем же маршрутом.
35.
Отец Тихон
Люблю вечерние службы. Это особая атмосфера: тусклый свет от свечей, которых бывает совсем немного в такое время, хор поёт неспеша, словно на выдохе после насыщенного трудового дня, молитвы звучат вполголоса, но словно идут из самого сердца… Среди недели людей вечером почти не бывает – десять-пятнадцать человек – и храм кажется совсем пустым. Мне, как священнику, от этого грустно – хочется, чтобы люди шли к Богу, - но, как такому же молящемуся, мне очень комфортно, когда в храме тихо и нет обычной для воскресного дня суеты. Можно спокойно и вдумчиво обратиться к Отцу, разложить накопившиеся за день мысли «по полочкам».
Сегодня как раз такой вечер. Выхожу на амвон, бросая взгляд на стоящих в храме прихожан – практически всех я хорошо знаю не только в лицо, но и по имени – и тут останавливается, цепляясь за фигуру девушки, которая стоит у иконы Спасителя и, почти обняв её, сотрясается в беззвучных рыданиях. На автомате произношу слова молитвы, положенные по уставу службы, в то время, как все мысли сосредоточены на плачущей. Что-то в ней «не так». Будто бы знакома мне, но не могу вспомнить, откуда её знаю. И нет, это не то чувство, когда видишь просто знакомое лицо – я их вижу постоянно, когда люди редко приходят в храм.
Захожу обратно в алтарь и меня вдруг осеняет: это же Ася – подруга Давида!
- Анатолий, сейчас кафизмы начнутся, скажи регенту, чтобы читали без сокращений, - шепчу нашему алтарнику – низенькому седовласому дедушке. – И позови, пожалуйста, Лидию к алтарю с улицы.
Лидия – наша старшая по храму. Помимо того, что женщина очень ответственная, она еще и деликатный человек. Всю жизнь проработала в школе учителем, Лидия отличается поставленным голосом и приятным тембром, именно поэтому я прошу её позвать ко мне девушку, которая плачет в храме.
Пока Ася не подошла, я думаю о причинах её слез… Анаит вчера написала в мессенджере, что Давид пришел в себя. Неужели сегодня опять ухудшения?
- Здравствуйте, - приветствует меня подошедшая девушка. По ней видно, что она старательно вытирала слёзы, чтобы привести себя в порядок, - на щеках красные полосы, а глаза воспалены.
- Здравствуй, Ася, - перехожу сразу на «ты». В больнице мы общались впервые, да и не было уверенности, что сможем встретиться снова, а в храме мне неудобно обращаться на «вы» - это отгораживает от человека, дистанцирует. Люди приходят за помощью, открывают душу, и дополнительный официоз в этом только мешает. – Я видел, что ты плакала в храме. Что-то случилось с Давидом?
