Каз умеет себя держать в руках.
А я — нет.
Сама не понимаю, в какой момент мои ладони переползают с перил на горячие, каменные пальцы Каза, вздрагивают, обжигаясь, но затем сжимаются, не пытаясь обхватить. Пытаясь удержать.
Он называет меня красивой… Столько придумано слов, роскошных, нежных, страстных, столько комплиментов, после которых женщины тают…
А мне второй мужчина, встретившийся в на жизненном пути, говорит одно и то же…
И нет, я не испытываю ощущения дежавю, хотя, наверно, должна бы…
Но они настолько разные, Каз и Алекс, что теперь только удивляться остается, каким образом я умудрилась их спутать. Сравнить.
Когда Алекс говорил мне, что я — красивая, все время тянуло обернуться и посмотреть вокруг, выяснить, про кого это он так? Про меня? Да? Все внутри сопротивлялось фальши. Не верило. То, что сидит внутри, понимало, что эти слова — не для радости мне говорятся… Не для удовольствия…
Каз шепчет мне их в затылок, обжигая и заставляя умереть на мгновение. Шепчет так, что оглянуться с целью выяснения, о ком это он, не тянет. А тянет рассыпаться на угли от наслаждения. И долго, сладко тлеть, умирая…
Так странно… Слова одинаковые. Но такие разные.
Внизу, прямо под нами, исполняют свой дикий, веселый танец барабанщики с дредами, и кровь в нас пульсирует в такт этому ритму.
Мне страшно, очень страшно. И в то же время, совсем не тот это страх, что раньше сводил конечности и заставлял замирать, опасаясь судорог ужаса.
Это какой-то другой уровень страха. Он бьет по ногам, по коленным чашечкам, делая их дрожащими, мягкими. Он посылает пульсирующие ритмично удары в низ живота и оттуда выше, к сердцу, и еще выше, в голову. И где-то на половине этого маршрута растворяется, словно поглощается моим обезумевшим организмом.
— Ты так пахнешь… — шепчет Каз, и я слышу, как шумно вдыхает он запах моей кожи возле уха, — я с ума схожу… Слюни текут…
Каждое его слово — сладкий удар по ногам.
Мне никто никогда так не шептал. Никто никогда не говорил такого. Никто никогда не вел себя так со мной, жадно и в то же время бережно, едва сдерживаясь и… и сдерживаясь.
Я неожиданно, с кристальной ясностью понимаю, что этот человек не будет делать ничего, если я проявлю нежелание!
Стоит мне оттолкнуть, сказать “нет”, и он отступит! Скрипя зубами, бесясь, злясь, но уберет руки. Отойдет.
Не могу осознать, откуда во мне эта ясность, это понимание, из чего оно следует.
Но это есть.
И становится спокойней.
Мы по прежнему в провокационной позе, на виду у половины города, и мужчина за моей спиной все такой же опасный, жестокий и , наверняка, не особенно любящий сдерживать свои порывы.
Но я ощущаю себя в безопасности. Вот такой парадокс.
И настолько это ярко сейчас чувствуется, что я перестаю замирать глупой, нелепой мышью под веником, чуть выпрямляюсь, поворачиваюсь к Казу полубоком и тихо прошу:
— Мне… Мне хочется уйти. Давай вернемся.
Комментировать его признания я совершенно не готова, как и вообще отвечать на них.
И сейчас с некоторым замиранием сердца жду, согласится ли он. И как себя будет вести после?
Верна ли моя догадка?
Каз застывает на мгновение, превращаясь в каменного огненного истукана, а затем… Выдыхает и медленно, со скрипом, отступает на четверть шага назад.
И с явной неохотой убирает руки с перил. Жесткие пальцы скользят под моими ладонями, пропадают.
Барабаны в этот момент замолкают, и наступает полная тишина.
И в этой тишине я поворачиваюсь лицом к Казу и смотрю ему в глаза, выискивая, с внутренней дрожью, такие знакомые эмоции: злобу, неудовлетворение, ярость, похоть, желание отомстить, унизить. То, что я привыкла видеть в глазах мужчины.
Каз смотрит без улыбки. Не особенно довольно, брови нахмурены, губы чуть поджаты. Но ни одной из ожидаемых мною эмоций не выдает.
Просто сосредоточенно изучает мое лицо, с легкой досадой дергает углом губ… И усмехается.
Причем, не зло, а как-то легко, по-доброму, словно отпуская ситуацию.
Он принимает мое решение и даже уважает его.
— Проголодалась? — спрашивает Каз и распахивает балконную дверь, приглашая зайти обратно в зал, — пошли, посмотрим, чего там Рус притащил пожрать.
Киваю, переступаю порог и слышу, как Каз, когда я прохожу мимо него, на очень близком расстоянии, шумно втягивает ноздрями запах моих волос. И сглатывает.
Сердце чуть екает, ожидая… Чего-то.
Но Каз просто придерживает балконную дверь, чтоб я смогла пройти, и никак не пытается задержать в самом узком месте, не пытается дотронуться.
Просто смотрит, просто дышит.
И явно не собирается мне мстить за то, что как-то не так среагировала на его ухаживания.
Почему-то это придает уверенности и спокойствия.
Глава 30
Еда в “Мурате” тоже удивляет. Я жду непонятно чего, непонятно как названного, а здесь… Щи по-купечески, голубцы с телятинкой, пирожки-посикунчики и прочие блюда русской кухни.
Изучаю меню, не особенно большое, но оформленное фотографиями настолько правильными, что слюна набегает помимо воли.
И, если в самом начале я утыкалась в меню по вполне понятной причине: стремление избежать разговора о произошедшем и вообще необходимости смотреть Казу в глаза, то сейчас действительно увлекаюсь и разглядываю фотографии с неподдельным интересом. Цен в меню нет, а это уже такой толстый намек на то, что люди, ходящие сюда, деньги не считают. Или не считают те деньги, что нужно заплатить за обед, деньгами.
Я, конечно же, далека от мысли платить за себя самой, Каз пригласил, путь и платит, тем более, что заказывать чего-то особенного не собираюсь. Но эти фотографии… И эти запахи… И фрукты, красиво поданные на нарядной тарелке с гжелевской росписью…
Руслан наливает чай, ароматно пахнущий малиной и шиповником:
— Конечно, малинка ближе к зиме хороша, но вечера стоят на редкость промозглые… — комментирует он выбор ингредиентов, — так что согреться чуть-чуть не помешает… А шиповник для иммунитета полезен… Если хотите, подадим шаль, вы немного замерзли, мне кажется…
При этом он выразительно смотрит на мою шею, по которой и в самом деле гуляют еще мурашки, то ли ответ организма на случившееся, то ли просто нервы.
Каз, уже успевший отпить чая, недовольно смотрит, как Руслан ухаживает за мной, отставляет чашку и говорит:
— Все, Рус, мы сами дальше. Мне как обычно, а Марусе… — он смотрит на меня, ожидая, и я торопливо бормочу, закрывая меню и откладывая его в сторону:
— Блины с маслом и вареньем из кизила.
— И все? — удивленно спрашивает Руслан.
— Марусь, выбирай нормально, — хмурится Каз, но я еще дальше отталкиваю от себя меню:
— Спасибо, я не ем на ночь…
— Да какая ночь? — удивляется Каз, — шестой час! И вообще, тебе надо есть. А то ветром унесет. На балконе думал, что сейчас на крыло поднимешься и полетишь.
“Именно поэтому ты меня так… якорил”, — хочется съязвить мне, но спохватываюсь, не желая опять возвращать разговор к балкону и хриплым, горячим признаниям Каза. Достаточно и того, что они у меня в голове на бесконечном повторе крутятся.
Просто сжимаю губы и тянусь за чашкой.
Каз переводит взгляд на терпеливо ждущего Руслана, кивает, отпуская его.
И мы остаемся наедине.
Я — с чашкой вкусно парящего чая в руке, Каз — опираясь локтями на стол и глядя на меня.
Опять неотрывно, внимательно, с легкой смешинкой в углах глаз.
Я понимаю, что под этим взглядом и глотка не смогу сделать, потому ставлю чашку на место, опускаю ресницы, не зная, как себя вести дальше. Он ведь явно чего-то ждет… Чего?
Вопросов?
Смущения?
Кокетства, может? Последнее, вообще смешно, конечно… Где я и где кокетство…
Тогда чего?
Ситуация откровенно глупая и напряженная. Мы — разные люди, причем, настолько разные, что даже парой слов перекинуться сложно, ни одной точки соприкосновения. Но, наверно, Каз не разговаривать со мной хочет? Даже наверняка, судя по его настойчивости и тому, что он уже делал со мной… И здесь вопрос: как мне себя вести дальше? Он же наверняка что-то будет предлагать… А я? Я же… Меня же от одной мысли, что мужчина прикоснется в дрожь бросает… Бросало. Раньше. И сейчас бросает, но как-то по-другому… И…
