— Кутузов показался…
Альберт Овсянкин за лето здорово вытянулся. Загар обозначил скулы, рассыпал по носу и щекам веснушки. Он отрастил длинные волосы, и теперь они мягкой волной обрамляли лицо, подчеркивали глубину темных глаз. Тонкий прямой нос, линия губ, резкий росчерк темных бровей. Словом, ничего интересного. Но сейчас она смотрела на Альку, словно ожидала увидеть кого-то другого? Может, все того же худенького кудрявого мальчика, некогда боровшегося с Лёником, а не верзилу с вечной ухмылкой на губах.
— У тебя глюки! — прошипел он, проходя в денник к Ликбезу.
— Глеб! Глеб!
— По конюшне не бегать!
Миша вынырнул непонятно откуда, но как всегда бодрый и деловой.
— Это кто тут у нас правила нарушает?
Ребенок засмеялся. Он запрокинул голову, чтобы увидеть всех этих взрослых, улыбнулся во весь свой еще неполнозубый рот.
— Глеб!
В коридор вошла женщина. Молодая. В зеленых брючках и высоких сапогах. Эля отдельно зацепилась взглядом за сапоги — редко кто соблюдал правила и приходил на занятия в полной экипировке: сапоги с каблуком очень удобная вещь. Кроссовки не то.
Женщина подхватила мальчика, легко вскинула на бедро, вплотную подошла к Мише и поцеловала его… в губы.
— Глаза собери. И челюсть не урони, — услышала она у себя над ухом противный голос Овсянкина.
Миша с женщиной отошли к денникам. Ребенок тянул руку через решетки, показывал на лошадей, морщился, щурился, кривил губы — словом, выдавал полный спектр радости от встречи с животными.
— Ты их не видела раньше?
Теперь пришла очередь Эле хмуриться. Чтобы скрыть смущение, она наклонилась за упавшей банкой. С памятью у нее было не очень, подобные вопросы ставили в тупик. Что она помнит, что нет? Что было на самом деле, а что ей привиделось?
— Не помню, — буркнула Эля, делая вид, что изучает состав крема.
— Это Лена. Она дружит с Мишей. Они сейчас будут Глеба катать.
Лена… Где-то это уже было.
В составе не встретилось ни одного знакомого слова, поэтому Эля переключилась на крышку — не треснула ли при падении?
— Да она приезжала раза два.
Нет, никаких совпадений. Лена и Лена. Пускай будет так.
— Вот и замечательно. — Эля всучила банку Электронику, хотя никакой он уже был не Электроник. Осталась от него одна Овсянка. — Ты сегодня не работаешь.
— Чего это? — теперь пришло время Альке изучать состав мази.
— Наши подрались. Мой вышел победителем. А твой пал на поле боя.
— Чего?
Банка грохнулась на пол второй раз. Алька гремел засовами. Высоченный Ликбез фыркнул Овсянкину в макушку.
— И мазь подобрать не забудь! Она тебе пригодится.
Эля отправилась к Ахтубу. Пришло время поработать скребками, расчесать хвост и гриву, почистить копыта.
— Какого, — выл из-за невысокой стенки Алька. — Я твоего сейчас сам покусаю.
— Мы тоже с царапиной. — Эля заметила, как конь отстраняется, боясь, что снова станет больно. — Да я вижу, вижу… И как ты только ухитрился подставиться?
Эту манеру говорить с лошадью она перенесла и на все предметы, что ее окружали. Она могла говорить с чайником, с посудой, с учебником или дневником, ругала подушку, выговаривала одеялу, а то и туче на небе — в дождь не выпускали на плац, а нормально размяться можно было только там.
— Ну как же так? — причитал Овсянкин.
— Миша сказал, это на пару дней, — попыталась утешить его Эля.
— А ты тренироваться, да? — Над перегородкой показался несчастный Алька. — Это нечестно! — Он скрылся, а потом снова появился. — Давай ты тоже пропустишь два дня!
Эля демонстративно повернулась к нему спиной.
— А если за два дня не заживет?
Эля поднырнуло под брюхом коня, встала с другой стороны. Ахтуб попятился — с такой силой она стала тереть его скребком.
— Споткнешься, упадешь и свернешь шею! — уронил на нее «доброе» пророчество Алька.
Эля выглянула из-за спины своего коня.
— Тебе тоже не хворать!
— А-аэл!
Они выглянули из денников одновременно:
— Чего?
Миша довольно потер руки.
— Аль, помоги мне поседлать Лихого.
Эля хихикнула, скрываясь у Ахтуба. Мелочь, а приятно. Сейчас Овсянкин будет полчаса скакать вокруг этого психованного орловца, ставить на растяжку, уворачиваться от поджатой задней ноги. Ничего, скучать не придется. Его еще заставят Лихого водить по кругу и слушать довольное бормотание карапуза. Так ему и надо.
Эля последний раз провела щеткой по бокам, почесала Ахтубу под челюстью. Конь довольно фыркнул. Уздечка, потник, седло — Эля уже не замечала тех движений, что совершала. Они давным-давно были доведены до автоматизма. Машинально пригладила ладонью шерсть на спине, вскинула потник, чуть спустила его, набросила седло, перекинула стремена. Ахтуб переминался с ноги на ногу — он торопился поскорее выйти, и вся эта подготовка его раздражала. Он вздергивал морду, не давая надеть уздечку, надувался, чтобы нельзя было нормально затянуть подпругу. Эля вскрикивала, хлопала по брюху, растворяясь и в своих звуках, и в своих действиях. Кто сегодня приходил к ней домой? О чем ссорились? Да и ругались ли вообще? Странно, что она еще держала в памяти даты Столетней войны и годы царствований каждого из Романовых. Словно эта информация была для нее чем-то важным. Важнее, чем сегодняшний день, чем день вчерашний.
Она сходила сказать Семену Петровичу, что готова к тренировке, вывела Ахтуба, подтянула подпруги, выехала на плац. Отшагала, отработала основные упражнения, подготовила лошадь к прыжкам.
Тяжелые шаги коня выбивал из нее, как из пыльного мешка, все ненужное и незначительное. Папа, мама, уроки, отметки, вечный вопрос: «Кем хочешь стать?»
Глаз привычно рассчитывал расстояние до препятствия, нога привычно работала, давая лошади шенкеля, чувствуя, как повод чуть проваливается, оттого, что Ахтуб подбирает голову, увеличивает ход, готовясь к прыжку.
Ту-дух, ту-дух, — стучат копыта. Рывок — и прочь сегодняшний день. Еще прыжок — и прочь вообще все дни, что были и будут. Все это неважно, все это лишнее.
— Плохо! — издалека кричит Семен Петрович. — Что ты его отпускаешь? Он должен всегда чувствовать, что ты им управляешь. И корпус легче!
Круг легкой рысью, успокаивая коня, и — на прямую перед препятствием.
— Спокойней, спокойней! Не торопи его!
Ахтуб сорвался раньше, чем она успела его послать, помчался, не давая нормально рассчитать прыжок.
— Может быть, он тебя поседлает? Что за самовольство? — ворчал после прыжка Семен Петрович. — Давай сама будешь прыгать через препятствия? Зачем тебе конь?
