– Суки! Спектакли они не обсуждают. Им интересно, сколько спал, сколько раз ссал! – раздраженно выругался Обнаров и переключил канал.
Салон наполнила легкая джазовая музыка.
– Чего бранишься? – Тая улыбнулась, потянулась.
– Прости. Думал, ты спишь.
– Где мы?
– К Торжку подъезжаем. Еще часа три ехать.
– Ты выбрал очень далекий необитаемый остров. Кофе хочешь?
– Откуда у нас кофе?
– Я из дома захватила. Бутерброды с красной рыбой тоже есть.
– Как же хорошо быть женатым!
Тая рассмеялась, ловко изогнулась и достала с заваленного покупками заднего сиденья пакет с едой. Из пакета она извлекла термос и широкую пластмассовую кружку, осторожно налила кофе и, немного подув на горячую жидкость, протянула мужу.
Кофе был обжигающе хорош, его запах приятно бодрил. Сон вроде бы стал отступать.
– Слушай, Костя, может быть ты остановишься и поешь нормально?
– Сейчас пост ДПС. Ограничение – сорок. Плетемся, как улитки, – сказал Обнаров и вдруг спросил: – Скажи, что было там, в кафе? Почему ты от компании ушла?
Тая скрестила руки на груди, взгляд стал серьезным, сосредоточенным.
– Дай угадаю. Вадик Сергеев напился и понес нахальную дребедень.
– На меня произвело большее впечатление поведение твоего друга.
– Сереги? Та-а-ак… Рассказывай.
– Он… Как бы это поделикатнее преподнести? Пытался ухаживать за мною, не как твой друг.
– Засранец! Вернемся, дам ему по морде.
– Костя, не надо! Прошу тебя.
– Это старый прикол. Еще в институте, – мы же с Беспаловым вместе учились, – он так проверял на преданность мне моих девчонок. Подъедет так, аккуратненько, потом докладывает: с этой переспал, а вот эта – стойкий ариец. Я, в принципе, был не против. Молодой. Глупый. Да, и ничего серьезного не было. Но ты – моя жена. Это меняет дело. Дам ему по морде! – в сердцах повторил он.
За постом ДПС с трассы М10 они свернули налево, в город. Попетляв по полутемным уснувшим улочкам Торжка, миновав эстакаду через железнодорожные пути и мост через речку Тверца, площадь Пушкина и темный, без единого фонаря пригород, они выехали на трассу А111, знакомую каждому, кто хоть однажды бывал на Селигере.
– Вот они – райские места! – объявил Обнаров. – Гнать не будем. Здесь лоси. Тропы лосиные проходят через дорогу. Охотхозяйства до самого Селигера тянутся.
– Мы едем на Селигер?
– Почти. Мы едем на озеро Волго. Строго говоря, оно не входит в систему озер Селигера, хотя совсем-совсем рядом. Это удивительные места. Красота неописуемая. Потерпи. Сама все увидишь.
Вдруг он резко вскинул правую руку и прижал Таю к сиденью, одновременно резво вжав в пол педаль тормоза.
– Что?! – испуганно воскликнула Тая.
– Лоси…
Сразу за поворотом на обочине дороги стояли два лося. Лоси были темно-бурого цвета, в тон сбросившего листья кустарника. Не обращая никакого внимания на машину, лоси вышли на дорогу и легкой рысцой скрылись в зарослях кустарника на противоположной стороне.
– Ой, какие хорошенькие! Костя, как же ты их заметил?
– Дорожники – негодяи! Асфальта путного нет, так хотя бы обочины от кустов почистили. Неужели трудно пустить по обочинам грейдер, сгрести все эти кусты и сжечь? Не видно же ничего! Я уже не говорю о металлической сетке вдоль дороги. Прикинь, такая туша на машину завалится… Машина всмятку, сам тоже. Но в этой стране жизнь не ценится.
По тому, как он стал много курить, как стал исключительно сосредоточен, по его острому стальному взгляду и глубоким складкам у рта, по поджатым губам и напряженному молчанию Тая поняла, что он все еще раз за разом прокручивает для себя ту опасную дорожную ситуацию.
«Ой, какие хорошенькие! – передразнила сама себя Тая. – Блондинка. Что возьмешь…»
Она попыталась заговорить с мужем, но он отвечал односложно, с явной неохотой, и Тая умолкла.
Прошел час, пошел второй, но ничего не менялось. Обнаров был хмурый, усталый. Четвертый час за рулем. Дрянная, пустынная дорога. Настроение ни к черту.
– Останови, пожалуйста! – вдруг попросила она.
– Что случилось? – насторожился Обнаров.
Без объяснений Тая сбросила джинсы и бесцеремонно забралась к нему на колени. Очень нежно, дразня, она стала целовать его лицо и шею, ласкать его тело.
– Коварная женщина…
Он чуть откинул назад спинку сиденья. Она расстегнула на нем ремень, джинсы. Он чуть привстал, помогая ей.
– Со мною еще никто так вольно не обращался!
– Мой муж. Что хочу, то с ним и вытворяю! Хочу медовый месяц. Немедленно! – она подалась к нему, длинные пепельные волосы разметались.
Он хотел что-то возразить, но она накрыла его губы мягким требовательным поцелуем, потом со стоном наслаждения оторвалась от него и, следуя древнему ритуалу любви, они всецело отдались неутоленному желанию.
Тая не могла и не хотела контролировать себя, подчиняясь пытке его ласк, но супруг, казалось, не меньше ее опьяненный страстью, не спешил заканчивать любовную экзекуцию. Он чутко улавливал ее состояние и в самый последний момент удерживал ее от наслаждения окончанием сладостной игры.
– Милый, не останавливайся… Прошу тебя… – умоляла она его в такие моменты и не видела, а чувствовала, как он улыбается.
В какой-то момент он откинул в горизонтальное положение спинку пассажирского сиденья и уложил Таю на сиденье. Она слышала гулкое биение его сердца, вдыхала терпкий аромат мужской кожи, тонула в омуте его ласк и поцелуев. Она уже не была хозяйкой своего тела. Над нею властвовал мужчина, заставляя ее грациозно извиваться под его руками, задыхаясь, жадно отвечать поцелуями на его поцелуи, ласками на его ласки. Он заставил ее балансировать на грани экстаза. Тая отчаянно вцепилась в сильные мужские плечи, когда умеренный ритм любви перешел в быстрый, потом в бешеный, когда на пределе каждая нервная клеточка. Он крепко прижал ее к себе в тот момент, когда они оба растворились друг в друге. Как сквозь пелену Тая почувствовала потом его ласкающие руки, его нежные губы. Она потянулась к нему, обняла, ткнулась губами куда-то в ухо, потом взяла ладонями его лицо, поцеловала в губы, потом, наконец, открыла глаза. Все пережитые им сейчас чувства, вся пережитая страсть были в его взгляде.– Моя русалка… Я заведу, пожалуй, дома парочку лосят. Они так возбуждают тебя!
Вокруг, насколько хватает глаз, вода – ровная, едва колышущаяся, сонная темно-сиреневая гладь. Над головой – небо. Мгновение назад оно было черным, усыпанным крупными искрящимися бриллиантами звезд, но сейчас, как и вода, небо стало темно-сиреневым. И эти предрассветные сумерки, кажется, можно потрогать руками, погладить этот шелковистый бархат отступающей ночи. Вдруг на востоке среди темно-сиреневой кутерьмы появляется непонятное блеклое, неясное пятно. Оно стремительно растет, гасит звезды, размывает сумерки до бледно-бледно-синего. Так нечаянно и робко миру является горизонт. Освещаемый первыми лучами восходящего солнца край неба становится бледно-бледно-желтым, оранжевым – и внезапно, разом вдруг и вода, и небо, и воздух делаются медного цвета. Медь поглощает, уничтожает сиреневый бархат, впитывает его в себя. Где-то далеко-далеко, у самого края земли, появляется робкий кусочек солнца, и заря щедрой рукой бросает в озеро чешуйки света, подрагивающие в медной патоке волн крохотными золотыми лодочками.
